Знак ворона

– Да, – подтвердил я.

Амайра криво улыбнулась. Похоже, ворон рассказал ей многое. Тварь исполнила предназначение и исчезла. Гребаный старикан Воронья лапа! Ты уже и детей гребешь!

Но чего уж злиться? Вороньей лапе ни жарко, ни холодно от моей злобы. Плюсом к этому, ворон, как-никак, спас мне жизнь.

Я зашел в дом.

– Ты будешь тосковать о ней, – сказала Валия.

В комнате было темно. Валия не стала включать свет. А на окне было столько грязи, что сумерки за ним казались глухой ночью. На столе лежала стопка бумаги – списки людей: друзей, врагов, поставщиков, должников. Уже сейчас Валия начала все отстраивать заново. Последнее, наполовину написанное имя на листе было моим. Снаружи просачивался зыбкий свет уличного фонаря, в его свете Валия казалась призрачно голубой.

Город снова погрузился в настороженную тишину.

– Да, каждый день моей жизни – и, наверное, смерти, – согласился я.

Валия посмотрела в свой стакан, нахмурилась. Ну да, в ее стаканах редко бывало хоть что-нибудь хорошее.

– А твоя Светлая леди… Думаешь, она ушла навсегда?

Мне не понравился ее тон.

– Не навсегда. Но ушла.

– Прежние «Черные крылья» исчезли, – сказала Валия. – «Черные крылья» – ты и я. Все, что мы построили, обратилось в пепел. Все, что мы сделали вместе и что могли бы сделать, обратилось в пепел.

В комнате стало тяжелей дышать. Я шагнул к Валии – но рядом с ней я был словно расколотый камень, весь в острых гранях и кромках. Ей было не за что уцепиться. Молчание – опасная штука. Когда его много, оно становится ядовитым удушливым облаком. Мне щипал ноздри, кружил голову запах жасминовых духов. Валия была всегда немного слишком для своего места: слишком утонченная, умная, сноровистая. Слишком хорошая для этого города и его людей. И для меня.

Я посмотрел на крапинки черноты под медной кожей. Отрава. И она не только снаружи.

– Я не могу остаться, – тихо произнес я.

Она кинула. Мне ничего не требовалось объяснять Валии. Она всегда знала заранее.

– Я понимаю, – тихо сказала она. – Я долго не могла взять в толк, но теперь все на местах. Тнота пытался объяснить мне, но я не могла представить, насколько она завладела тобой.

Валия повернулась ко мне. Наверное, она долго плакала, но слезы рано или поздно кончаются. Остается только их эхо в припухлости век, красноте щек. Валия убрала челку с глаз, связала волосы в пучок за затылке. Этой ночью ни к чему прятать лицо.

– Я много должен ей, – только и смог выговорить я.

Мы все должны ей больше, чем можем представить.

– Я знаю и не прошу, чтобы ты забыл о своем долге. Я знаю, что она сделала и кем была. Я не могу состязаться с мертвой женщиной. Не могу заменить память о ней. Но кому-то же нужно отстраиваться среди нашего пепла. Кто-то должен показать нашим давандейнам и верканти, как управлять Городом и Границей. Я все восстановлю и сделаю лучше прежнего. Валенград будет лежать в моей ладони, и никто не будет об этом знать. Здесь будет жизнь, и здесь буду жить я.

Она взяла плащ с кресла, посмотрела на меня. Ее взгляд потускнел и тут же снова вспыхнул задором и злостью.

– Но слышишь, Рихальт: я не стану ждать тебя.

Плащ лег ей на плечи, словно тень, проглотил, обволок. Валия была прекрасной, и я мучился от боли и бессилия, я так хотел рассказать ей про каждую свою несбыточную глупую мечту, про все то, в чем отказал себе, про то, что она заслуживает гораздо большего, чем я смог бы дать ей, про то, что я разбился бы вдребезги, лишь бы только стать достойным ее. Но в ее мире было мало времени, а в особенности времени для просадивших жизнь пьянчуг. Я любил Валию именно такой: быстрой, деловитой, эффективной. Она оставит меня и сама построит достойную ее жизнь. И я в ней лишний.

Что же, жестоко, но справедливо.

А слова ни к чему. Валия и так все знает.

– Присмотри за Амайрой, – попросил я.

– Нет, – грустно сказала Валия.

Имя Амайры чуть не стало последней соломинкой, разломившей каменную маску. Но Валия не заплакала.

– Воронья лапа отнял у меня и ее. Теперь это твоя ответственность. Тебе учить и тренировать ее. Не подведи Амайру.

Мне следовало что-то сделать: умолять ее остаться, просить прощения. Сказать, что она нужна мне.

Дверь закрылась. Валия ушла.

Когда пришла ночь, мы уложили Ненн на ее последнюю постель. Как она и хотела бы, я вложил меч ей в правую руку, а в левую вложил бутылку бренди. Разжечь огонь я позволил Тноте, и не из символизма. Я просто очень устал. Затем мы много пили, а потом пили еще больше, лили бренди в огонь, а напоследок разбили бутылки, как сделала бы Ненн.

Небо этой ночью вопило громче обычного – пело серенаду душе Ненн на ее пути туда, куда полагается душам. Конечно, это еще вопрос, куда им полагается.

Когда огонь почти угас, а Дантри с Амайрой отправились спать, Глек спросил:

– И что теперь?

– Я кое-что пообещал одной леди, – ответил я и посмотрел на руку, где было вырезано слово. – Кое-что очень нелегкое. Но, думаю, я теперь знаю, как сдержать обещание. Хотя придется попотеть.

– Потеть приходится всегда. И куда мы направимся?

– Ты – никуда. Завтра я скажу вам с Дантри.

– А девочке не скажешь? – осведомился Глек.