Они не могли удержать его тяжелое, совершенно обессилевшее тело и как можно осторожнее опустили Антония на землю. Слова, которые ему удалось вымолвить, вызвали у них удивление; особенно поражена была Марыся, когда он назвал ее тем самым именем, которым давным-давно, причем крайне редко, в минуты особой нежности и ласки, называла ее мать. Но у них не было времени выяснять эти обстоятельства. Стоя на коленях в снегу, согнувшись и прижав ладони к лицу, знахарь продолжал рыдать.
– Мы должны отнести его до саней, – решил Лешек, – я сбегаю за кучером, потому что мы сами не справимся.
Он уже хотел идти, когда в аллее показался профессор Добранецкий. Его неожиданное появление тут удивило и обрадовало их.
– Мое почтение, господин профессор! – начал Лешек – У него случился какой-то нервный припадок. Что нам делать?..
Но Добранецкий стоял молча и неподвижно, вглядываясь в табличку на кресте.
– Надо перенести его в сани, – вмешалась Марыся.
Добранецкий покачал головой.
– Нет, позвольте вашему отцу выплакаться вволю.
И, видя широко раскрывшиеся от изумления глаза обоих молодых людей, добавил:
– Да, это ваш отец, профессор Рафал Вильчур… Слава богу, память к нему вернулась… Давайте отойдем в сторонку… Ему надо позволить выплакаться.
Пока они стояли неподалеку, Добранецкий короткими рублеными фразами рассказал им всю историю.
А между тем слезы явно принесли знахарю облегчение. Он тяжело поднялся с земли, но не отошел. Марыся подбежала к нему и прижалась лицом к его плечу. Она ничего не видела, потому что слезы заливали ей лицо, но слышала его тихий голос:
– Ниспошли ей, Господи, вечный покой…
Солнце заходило, все небо на горизонте сияло алыми и золотыми красками, а по снегу протянулись голубоватые тени – первое прикосновение ранних зимних сумерек.