Знаки и чудеса

В одном километре от этого места Гейкель и его спутники нашли такой же, но еще более крупный памятник, которому, очевидно, пришлось в свое время еще хуже, чем первому, — он был не только сброшен с постамента, но и, к сожалению, разбит на несколько кусков. Текст его надписей во многих местах полностью выветрился и стерся, а то, что сохранилось, было и здесь составлено китайскими иероглифами и известными уже «неизвестными» письменными знаками. В окрестностях памятника были найдены сооружения, подобные тем, что мы уже видели при «осмотре» первого монумента.

А. Гейкелъ и его товарищи, даже не подозревая об этом, стояли перед надгробиями принца Кюль-тегина и его брата Бильге-кагана. Найденные надписи они издали в Гельсингфорсе в 1892 году. Но еще за два года до того, как Гейкель вернулся из Сибири, знаменитый русский языковед В. Рад-лов представил Российской Академии наук детальный план исследования районов, где к тому времени уже были сделаны находки; в следующем году он сам возглавил направлявшуюся туда экспедицию, среди членов которой находились упомянутый нами Н. Ядринцев и исследователь Сибири Д. Клеменц. Экспедиция отправилась из Кяхты в Монголию с целью исследовать древние развалины на Орхоне и его, притоках и установить, какие связи существовали между енисейскими и этими монгольскими надписями. У Карабал-гасуна, на месте некогда цветущей и мощной резиденции монгольских ханов Каракорума, они наткнулись на огромный гранитный памятник, имевший три надписи; одна была на китайском, другая на уйгурском, а третья начертана «сибирскими» руническими знаками.

В 1892 году результаты и этой экспедиции облеклись в форму солидной и доброкачественной публикации, а 15 декабря 1893 года датский ученый В. Томсен представил Датскому королевскому научному обществу «предварительный доклад» (всего лишь на 15 страничках), который носил заглавие «Déchiffrement des inscriptions de l’Orkhon et de l’Iénisséi»[122] и в основном содержал полную дешифровку и алфавит новой письменности!

При переводе и толковании китайских орхонских надписей Г. Габелентцем всплыли и те обстоятельства, с которыми была связана закладка упомянутых памятников. Это надгробия: первое и лучше сохранившееся — некоего Кюэ-те-гиня, сына Гу-ду-лу Кэ-ханя и младшего брата какого-то «ныне правящего» Би-кя Кэ-ханя. В приведенных китайских именах можно без труда узнать уже упомянутых нами правителей: Кутлуга — «счастливого», Бильге — «мудрого» и принца Кюль-тегина. О сооружении этих надгробий сообщает, между прочим, и китайская литература. В некотором удалении от памятников позднее была найдена надгробная надпись, посвященная памяти крупного сановника, военачальника тюрок Тоньюкука, начертанная на двух каменных столбах, еще не обрушившихся ко времени находки.

Но откуда, собственно, могли знать археологи еще до того, как были прочитаны китайские надписи, о погребальном характере открытых ими сооружений? В связи с этим вопросом нам придется заглянуть в глубочайшую древность, лишь она одна сможет показать в правильном свете, какие жестокие и варварские обычаи составляли историческую почву, на которой возникли могильные сооружения, найденные в Монголии. То, что здесь, на Орхоне, пережило столетия, воплотившись в твердый, бесчувственный камень, — это лишь отзвук того далекого времени, когда памятники мертвым делали не из каменных блоков, а из человеческого мяса.

Как это происходило, мы знаем из Геродота. В IV книге (главы 71–72) он описывает обряд царских похорон у скифов (такое название охватывает у него самые различные народы). Сравним это описание Геродота с сообщением уже известного нам Менандра о том, какие похороны готовил отцу Турксанф — сын Сильзибула-Истеми; вспомним при этом еще об орхонских погребениях, немые камни которых столь красноречиво говорят о том же самом обычае. И все сразу же станет понятным, несмотря на тысячу лет, пролегших между временем^Геродота и эпохой создания орхонских памятников и лишивших варварские обычаи предков той примитивной первобытной жестокости, которой еще платил дань Турксанф.

Итак, Геродот рассказывает о скифах следующее: