Знаки и чудеса

Как мы уже говорили выше, одна из главных трудностей дешифровки состоит в том, что никто не знает, с каким, собственно, языком здесь приходится иметь дело. Древнейшие из известных доныне арийских языков Индии — ведический и санскрит — отпадают с самого начала, поскольку остатки письменности долины Инда относятся ко времени задолго до арийского переселения. Ничего не дает нам и ссылка, сделанная еще сэром Джоном Маршаллом, на соседний дравидийский (доарийский) языковый остров брагуи. Между современным языком брагуи и языком текстов из Хараппы и Л1охенджо-Даро пролегли пять тысячелетий — непреодолимая пропасть, края которой не сможет соединить даже и когда-то в действительности существовавшая связь, тем более что язык брагуи насквозь пронизан чуждыми элементами.

1934 год принес востоковедению, история которого и без того поистине достаточно богата рискованными предположениями и теориями, одну из самых смелых, можно даже сказать, самых авантюристических гипотез. Сразу же предупредим читателя, что большинство исследователей и до сего дня отвергают ее. как чистый продукт фантазии, что, впрочем, ровно никакого значения не имеет для дилетантов. Эта упомянутая авантюристическая гипотеза, эта насквозь фантастическая теория состоит всего лишь в скромном утверждении — тут мы предъявляем ошеломленной публике неопровержимую на первый взгляд «улику», — что обе сравниваемые на рисунке 93 системы письма должны быть родственными. И кто смог бы отрицать это, взглянув на рисунок?!

Сходство между собранными здесь знаками индийской письменности и сопоставляемыми с ними знаками письма острова Пасхи вначале столь очевидно и неоспоримо, что всякие сомнения будто бы исключены. Но почему же тогда исследователи «не верят глазам своим», почему они, по крайней мере пока, отрицательно относятся к этому, казалось бы, неопровержимому доказательству?

Чтобы понять это, нужно несколько подробнее остановиться на проблеме письменности острова Пасхи.

Как часто происходило в истории дешифровок, счастливый случай свел ученых со своеобразными документами этого особого письма. Большая часть надписей «говорящего дерева» — кохау ронго ронго — была уничтожена в последние десятилетия прошлого века под руководством усердствовавших в истинной вере французских и бельгийских миссионеров, которые приступили здесь к своей благотворной деятельности после того, как в результате массового избиения от населения этого небольшого острова осталось менее чем 200 человек. Однако немногие покрытые письменными знаками деревянные доски все же пробили себе дорогу к епископу острова Таити Жоссену, оценившему их историческое значение и приложившему немало усилий к тому, чтобы расшифровать и сохранить для будущих поколений остатки сметенной с лица земли культуры. Это, разумеется, доставило немало хлопот и трудностей, особенно если учесть, что местные жители, знавшие письменность, почти полностью вымерли. Но тут до ушей нашего епископа дошло, что на самом Таити проживает один перемещенный сюда житель острова Пасхи, да еще знатного происхождения; князь церкви повелел ему явиться и потребовал прочитать тексты. Усмешка превосходства скользнула по лицу юного Меторо, когда он увидел знакомые надписи. Он взял предложенную ему доску и с подъемом начал читать. Правда, «чтение» скорее напоминало монотонный напев. Меторо водил по строке пальцем, который, достигнув ее конца, отправлялся в противоположи ном направлении. Епископ Жоссен в свою очередь записывал пропетое. Все, казалось, шло хорошо. Однако… попытка понять и перевести услышанное на французский язык, увы, потерпела полную неудачу: из этой полинезийской версии невозможно было извлечь хоть какой-нибудь смысл. Епископу оставалось только записать слова, насколько он их разбирал, и затем при помощи различных домыслов и других средств изложить их в форме осмысленного стихотворного перевода на французский язык. Гордясь когда-то приобретенными, но основательно забытыми знаниями, славный Меторо, без сомнения, выполнил как только мог возложенную на него почетную задачу, но при этом дело, видно, не обошлось без плутовства, и он сам едва ли понимал все то. что исполнял.

Разумеется, основанный на подобном источнике и с таким старанием составленный епископом Жоссеном словарик мог повести исследователей только по ложному пути. А вскоре бесследно исчез и оригинал пропетого Меторо текста.

В 1954 году в Рим для работы над архивом монашеского ордена, к которому принадлежал епископ Жоссен, прибыл молодой гамбургский этнограф Томас Бартель. Сюда его привела мысль отыскать следы текста и проверить, не содержит ли он все-таки чего-либо стоящего. И вот в старой, покрытой пылью невзрачной книге он обнаружил наконец «билингву» Жоссена — записанную усердным епископом на полинезийском и французском языках песню Меторо.