Знакомое лицо. Повести, рассказы

Здесь так же, как в прошлый раз, наверху, на втором этаже, стояли большие столы, по мрамору обитые цинком. А на столах лежали два обнаженных трупа — мужчины и женщины. Неужели это те же самые, что были тогда наверху и показались Бурденко восковыми фигурами? Нет, едва ли это те же. Да и зачем об этом думать? Главное сейчас, не проявлять робости, не обращать на себя внимания, как вот тот студентик, что задержался в дверях. Ведь явно, что он трусит. Бурденко оглянулся на него, но в дверях уже никого не было.

— Ну, выбирайте, господа, кто чем интересуется, кто даму, кто мужчину,— сказал с, пожалуй, непозволительной развязностью немолодой небритый мужчина в сером халате.— Вот, глядите, какая у нас тут дама.

И на Бурденко пахнуло от этого человека водочным перегаром.

— Вы, кажется, опять, Исидор, это самое? Ну как не совестно! — вздохнул человек, показавшийся Бурденко знакомым.

— А что делать-то, Николай Гаврилыч,— усмехнулся Исидор.— Я сегодня именинник. День сегодня моего ангела. Даже неплохо было бы собрать с господ студентов по пятаку за то, что я предоставил им такую дамочку. Пожалуйте,— потрогал он за локоть студента, стоявшего рядом с Бурденко.

— Я лично предпочитаю иметь дело с живыми дамами,— откликнулся этот студент.— А в мертвецких предпочитаю мужчин.

Последняя фраза удивила Бурденко. На взгляд этот черненький, как жук, студент был не старше его, а разговаривал так, как будто он уже не впервые вот в таких обстоятельствах.

— Ну тогда вы вот сюда, пожалуйста, становитесь,— показал Бурденко на покойницу Исидор.

— Ты еще, чего доброго, Исидор, нам лекцию прочтешь,— засмеялся черненький.

— А что ж. Пожалуйста. Если вы мне соберете по пятаку.

— Иди, иди, отдыхай,— сказал Николай Гаврилович и надел кожаный фартук.

Ах, вот теперь вспомнил Бурденко, где он впервые увидел этого человека: на санитарной выставке при женских курсах. Это он приглашал Бурденко работать.

— Ну что же, вы как будто задумались в нерешительности,— улыбнулся Николай Гаврилович.— Делайте надрез.

И, уже не глядя на Бурденко, отошел к следующему студенту. Их было четверо вокруг трупа женщины, и каждый был занят своим участком.

Бурденко выбрал бедро. И, держа скальпель, как перо, сделал неуверенный надрез, но мгновенно из надреза показалось что-то желтое, не похожее ни на кровь, ни на что,— отвратительное.

— Нет, я это, кажется, не смогу,— вслух подумал Бурденко.

— Ну, что вы, коллега. Это так просто! Бедро — это как раз пустяки. Вот если бы у вас, как у меня,— кисть. Вы посмотрите, сколько...

Но Бурденко ничего не услышал и не увидел. В следующее мгновение он уже сидел на клеенчатом табурете, а Николай Гаврилович подносил к его носу склянку с чем-то щиплющим нос.

— Это нашатырный спирт, коллега. Ничего удивительного. Бывает.

Бурденко встал.

— Вы лучше посидите,— посоветовал Николай Гаврилович. И даже подавил двумя руками ему на плечи, усаживая.— Вам надо отдохнуть немножечко.

— Да идите вы! — вдруг оттолкнул его Бурденко. И опять направился к столу, говоря на ходу сердито и растерянно: — Где тут был мой скальпель?

— Вот он,— поднял скальпель все тот же добрейший Николай Гаврилович подле табуретки, на которой только что сидел Бурденко.

Бурденко был как бы дважды сконфужен. И тем, что как девчонка, чуть-чуть не грохнулся в обморок, и особенно тем, что невольно так грубо оттолкнул человека, явно желавшего ему добра. И даже не извинился.

— Спасибо,— все-таки сказал он Николаю Гавриловичу, который подал ему скальпель. И, больше ни слова не говоря, только громко и как будто сердито сопя, принялся за свою работу.

Студенты же, работавшие рядом, переговаривались между собой, не обращая внимания на Бурденко, не обсуждая случившееся с ним. Только один, этот черненький, как жук, фамилия его, кажется, Слушкевич, сказал:

— Нет ничего хуже женских трупов. Это мне и раньше говорили. Вы посмотрите, все мышцы просто пропитаны жиром. Это противно. Любого может стошнить.

— И вообще все странно,— сказал еще один — бородатый студент.— В других университетах, на других медицинских факультетах все подобные занятия с трупами начинаются только со второго курса. А у нас в Томске, вот видите, всех хотят перещеголять. Провинция! Не дают человеку даже несколько освоиться...

Слова эти как бы оправдывали Бурденко,— его смятение, но он все равно ни с кем не заговорил, будто окружающие были в чем-то виноваты перед ним. После препарирования он долго мыл руки и не пошел в библиотеку, как собирался, а зашагал в сторону Томи.

Здесь, на берегу все еще не замерзавшей, но уже объятой холодным туманом реки, ему каждый раз после каких-нибудь душевных потрясений становилось легче. Здесь он как бы остывал после волнений и обретал спокойствие и ясность.