Знакомство с Тишковым

— Вот то-то и оно-то. Вот это-то до слез и обидно, молодой человек, что он — на нашей земле, — придержал лошадку бородатый и вынул из-за пазухи кисет. — А ведь как недавно еще выхвалялись мы перед всем светом во всех газетах — и по радио, что, мол, ни одной пяди своей земли не отдадим. А отдали-то, вон гляди-ка, полдержавы. И ведь вам, молодым людям, в школах, наверно, тоже объясняли учителя, что все, мол, у нас в истинном порядке — и красиво, как во сне: Ворошилов на лошадке и Буденнов — на коне. А что получилось? Где, допустим, сейчас Москва и где — мы? Берлин и Гитлер даже, получается, от нас в настоящее время поближе…

— Кому Гитлер поближе, тот пусть и целует его в это самое место, — сердито завозился Михась, подгребая под себя солому. И опять пожалел, что не взял пистолета.

Мутный мужичонка везет его. И может завезти куда угодно с такими разговорами. И. Казаков и Мамлота легко могли ошибиться в мужичонке. Были. — и не раз — такие случаи, когда даже в отряде некоторые вели под шумок антисоветскую агитацию, а у начальства на глазах выдавали себя за патриотов. Кто он, кто его знает, откуда он взялся, этот мужик? И голос его почему-то кажется очень знакомым. Где-то Михась уже слышал такой голос.

— Ты что, обижаешься вроде? — дохнул бородатый в его сторону махорочным дымком. — На меня разве обижаешься? Что я вроде неправду говорю? На это обижаешься?

— Ничего я не обижаюсь, — взял, в рот. соломинку Михась. — Но это не наше с вами дело, гражданин, не^-нашего ума дело обсуждать, кто ближе и. кто. дальше. Не нашего это ума…

— А это нашего ума дело — воевать, когда мы остались здесь почти что одни? И армия наша отступила со всеми танками и пушками. Это разве наше дело — вот сейчас вот здесь воевать по доброй воле? Ты подумай, я на двух войнах отвоевался; У меня рука и хребет еще с той войны; с гражданской, как надо не разгибаются. А сейчас, я вроде того, что: снова воюю — партизанов вот перевожу. Хотя, и нахожусь официально у немцев на службе…

Михась вдруг вспомнил, где он слышал этот голос. И бородатый, вглядевшись и Михася, почти заревел?

— Погоди, погоди, да я же тебя знаю! Ты же Пашкевич Михасик…

— И я вас знаю, Сазон Иваныч, — засмеялся Михась.

— А я, может; секунду назад подумал — застрелишь. Ведь с вами, с партизанами, шутки плохие. Вы же, как черти, скорые. Ты подумай, как все получилось. Не только немцев, но, еще и друг дружку опасаемся… Времена! Ну рассказывай подробно, где ж ты был, побывал?

— Я много где побывал, Сазон Иваныч.

Сазон Иваныч взял одной рукой Михася за голову, повернул к себе:

— Гляди-ка, какое дело, а? Живой! Удивительно! Бабы у нас, в Мухачах, еще в сорок первом, зимой, рассказывали. Будто видели тебя в Жухаловичах на базаре. На виселице. Будто висишь ты в розовой майке. И портки твои многие признавали. Ты гляди, что делается, а? А ты живой! Ну, значит, износу тебе теперь не будет, если тебя уже один раз схоронили. Значит, долго ты будешь жить. Это есть такая примета. Как же ты сумел скрыться-то тогда? Неужели тебя не поймали?

— Не поймали, — выплюнул изжеванную соломинку Михась.

— Ну теперь уже, стало быть, больше не поймают. Нет, шабаш! И скажи ты мне еще на милость, где же ты тогда гранату-то взял?

— В сорок первом? Да их тогда, вы же знаете, сколько угодно было, и гранат и винтовок. Я у румына за буханку хлеба две гранаты выменял.

— У румына? Ты гляди, что делается, а? Им что, хлеба не хватало, румынам?

— Наверно, не хватало. Хворый был такой румынский солдат, весь в чирьях…

— Ты гляди, что делается? — хлопал в ладоши Сазон Иванович, одним локтем прижимая вожжи. — Ты разнес им тогда всю столовую. Тринадцать, что ли, солдат убило и покалечило. И двух офицеров. Был разговор, что ты ее в окошко кинул. Кто хоть тебя научил-то, как ее кидать? Румын же?

— Зачем? Раненые красноармейцы показали. Помните, их за колючую проволоку согнали в Мухачах? Мы еще им хлеб передавали и картошки…

— Помню, помню, как же, — закивал Сазон Иванович. — Но ты мне еще скажи, неужели меня признать нельзя? Ну, я-мог тебя не признать, это понятно. Ты в сорок первом еще хлопчиком, пацаненком бегал вот этаким. А я-то ведь уже известный был в своем районе.

— Бороды у вас не было, Сазон Иваныч. А сейчас— вы только не обижайтесь — вы чуток даже на этого… на попа смахиваете. Или на странника какого.

— Вот это и дорого, — многозначительно усмехнулся Сазон Иванович.

4

Телега загремела по бревнам широкого моста, переброшенного через тихую полноводную реку в лесистых берегах.

— Мост-то этот был железный, — показал кнутом Сазон Иванович. — Под самую войну делали. А потом раза три взрывали. Как бы не ваших рук…

— Нет, это не мы. Казаков же, вы знаете, здесь недавно.

— Все равно потом делать-то нам, наверно, придётся. Или, как думаешь, пленных немцев заставим? Мост после войны должен быть обратно железный. Ажурный, как был.

— Видно будет потом, — сплюнул в реку Михась. — А пока и дальше взрывать будем, если надо. Много уж чего мы взорвали. В разных местах.

— Значит, ты не только здесь находился?