Знакомьтесь - Балуев!

И когда открываешь дверцу машины и глядишь вверх, видишь битву в воздухе, то кажется: она потому происходит там, что стало мало места на земле.

Гудящие клубки — наши истребители, они сражаются с «мессерами»… А под ними почти одновременно, почти параллельно навстречу друг другу плывут тяжелые эшелоны наших и немецких бомбардировщиков. Бомбы немцев рвутся на нашей земле, наши бомбы рвутся на земле немцев. Черные стены разрывов медленно сближаются. И между этими стенами идет бой — в траншеях, в блиндажах на линии немецкой обороны.

Кругом обломанный лес. Вместо ветвей из стволов торчит только щепа. Горячие черные воронки. Сгоревшие машины. Расколотые танки. Изуродованная земля. Трупы с вздутыми животами.

Лопающийся хруст рвущихся снарядов раздается то сзади, то впереди, то сбоку. Бой на опушке леса. По дороге, прорубленной в лесу, идут тяжелые машины с боеприпасами. У одной ветровое стекло пробито частыми круглыми дырами — следы нападения «мессершмитта». В прицепе за «студебеккером» катится колесница походной кухни с трубой, как на паровозе Стефенсона. Повар, открыв крышку котла, размешивает варево.

Снаряд падает на дорогу. На земле бьются умирающие лошади, горит повозка с сеном. Шоферы тормозят, спрыгивают, оттаскивают мертвых лошадей, затаптывают горящее сено, рубят дерево, мешающее объехать воронку, и снова катят вперед.

Навстречу идет раненый боец. Гимнастерка, залитая кровью, разрезана, сквозь разрез видно, как подергиваются мышцы на животе. Но лицо у раненого несказанно торжественное. Он останавливается и говорит:

— На ихней земле был! Слышите? А? — И тут же с удивлением и восторгом рассказывает: — Мы цепью ползли, он нас огнем прижал, деваться некуда, прямо землей засыпал. Лежу, один глаз прижмурил, а другой на всякий случай открытым держу. И вдруг в душу словно огнем поддало. Столб такой особенный увидел, полосатый… Ах ты, думаю, мать честная, это ж пограничная вешка! Вскочил, кричу «ура», а ноги подо мной уж сами ходят. Что ты, думаю, дурак, делаешь, в рост прямо на пулемет прешь, убьют ведь! А ноги несут. Спасибо, догадался на бегу гранатой по пулемету. И сшиб. Прошла рота. А я лежу, кровь течет. Кое–как еще шагов десять прополз, чтоб, значит, по всей форме ихней земли достичь, потом дыханием осекся.

— Там, где наша рота в атаку ходила, до границы еще километра три, — сказал кто–то.

Раненый обернулся.

— А ты там был? Если был, так и столб видел. На нем знак, — сказал солдат вызывающе, но по лицу пробежала тень тревоги.

Тот столб не пограничный, тебе померещилось. Была бы карта, я бы тебе по карте доказал. Там сейчас КП батальона, я им лично связь подавал, знаю.

Пожалуй, связной был прав.

Раненый опустился на землю, вытер потное лицо подолом гимнастерки и слабым голосом пожаловался:

— Пыль была действительно, может, я и ошибся? Вот неприятность какая…

Все молчали, всем было неловко»

— Так, значит, не достиг, — вздохнул раненый.

— Нет, почему же, — попробовал утешить связист. — Может, я чего спутал? Может, это другой КП, где я был.

Но раненый уже не слушал. Он поднялся, озабоченно ощупал забинтованную грудь, потом вдруг проделал несколько резких движений. Видно, ему было очень больно, лицо его исказилось, губы побелели. Выждав, когда пройдет боль, он сипло сказал:

— Ничего, присохнет. Бывайте здоровы.

И пошел обратно.

И то, с какой естественной простотой он принял это решение — без тени рисовки, без лихости или громкого слова, — говорило о воле, о красоте духа этого человека.

С наблюдательного пункта виднелся лес. У края зеленый, в глубине синий, он сливался с небом, блестящим и знойным. Наискось леса тянулась тяжелая гряда дыма, над дымом странные белые круглые облака — такие бывают в сухую погоду после долгой артиллерийской канонады.

В лесу вторые сутки идет бой. Здесь, как в уличном бою, штурмовые группы действуют гранатами и толом. Немцы построили крепостные срубы из толстых бревен, в амбразурах пулеметы. В вырубленных просеках установлены крупнокалиберные орудия. Видно, как немецкие бомбардировщики сбрасывают на красных парашютах боеприпасы лесным гарнизонам.

Полковник протягивает бинокль, советует смотреть на кромку вершины. Над кронами, словно шаровидная молния, прыгает желтое ослепительное пламя. Это рикошетный огонь. Снаряды рвутся в воздухе, задевая вершины деревьев, засыпая все вокруг осколками.

— Виртуозная работа, — замечает полковник. Потом, помедлив, жалуется: — Очень затруднено в лесном массиве наблюдение. Я сегодня с рассветом на вершине сосны болтался, закачало не хуже, чем на У-2.

Полковнику за пятьдесят, он толст, лысоват, но в карих живых глазах столько озорства и веселья, что не трудно представить себе его качающимся в гнезде наблюдателя с телефонной трубкой, привязанной веревкой к уху.

— Скажите, товарищ полковник, снаряды ваших орудий уже рвутся на территории Пруссии?

Полковник сердито засопел, прищурился.