Знакомьтесь — Юджин Уэллс, Капитан

Я киваю. Въехал. Отчего ж не въехать. Удивляюсь себе — никакого страха. Хочется спрыгнуть с края сцены в заманчиво мягкую дымовую перину. Прожектора укачивают меня.

— ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!! — и я легко вскакиваю на ноги. «Давлю улыбку», подняв руки, как это делал басист до меня. Господи, где ж я был все это время! Мое место тут, в этом бедламе! Я люблю вас всех, чертовы придурки!

Звук обрушивается, словно лавина. Двоится. Идет одновременно снаружи и через наушники. Гитарист легонько кивает. Я начинаю. Слегка отстаю от ритма. Темп немного непривычен. Быстро приноравливаюсь. Мандраж отпускает меня ко второму куплету. Кажется, я вспоминаю слова сам, без помощи Триста двадцатого. Группа приноравливается ко мне. На втором припеве бэквокалистки, несмотря на незнакомый язык, уже уверенно выдыхают вслед за мной окончания.

— Will you, won't you, do you, don't you wanna go to bed? What a bringdown! — выкрикиваю я.

— … down, — вибрируют женские голоса, простеньким приемчиком добавляя глубины моему голосу.

— ВА-А-А! — отзывается зал.

И невидимые нити тянутся ко мне. Соединяют всех вокруг в большую сеть. Словно соревнуясь с мельканием стробоскопа, команда подтанцовки в бешеном темпе выделывает замысловатые па. Мы бьемся в паутине звука, как припадочные. Молодняк снова наваливается на цепь охраны. В темноте мелькают лица и кулаки. Свалка. Слем.

There's a tea-leaf about in the family,
Full of nothin' their fairy tale.
There's a tea-leaf a-floatin' now for Rosalie,
They'll believe in ding-dong bell,

— восторженно кричу я.

И гитарист делает пару шагов. Кивает едва заметно. Вибрирующее соло скачет по головам. «Понеслось», — мелькает в голове. И только легкий страх, смешанный с нетерпеливым ожиданием — не пропустить, когда эти взрослые дядьки с манерами капризных детей наиграются в свои игрушки.

— ВА-А-А! — ударник подхватывает эстафету. Перепады звука. Звон тарелок. Кажется, у меня перепонки не выдержат, так беснуется зал.

— ВА-А-А! — клавишник горбится над губной гармоникой, оборванные хриплые звуки, вмешиваясь в грохот камнепада, постепенно превращают его в редкий перестук камней по склону.

И я понимаю — парни просто отрываются. Они не работают — они живут на сцене. И радость пополам с гордостью — меня пустили в святая святых, в свою душу, — выхлестывает из меня с едва заметным кивком прикусившего губу гитариста.

Take a butchers at the dodginesses of old Bill.

Aristotle's orchestra are living on the pill.

One of them gets very-very prickly when he's ill.

And you know what you know in your head.

Will you, won't you, do you, don't you wanna make more bread?

What a bring…

— … down! — визгливо выдыхают из дымной пелены крутобедрые дивы.

И я растерянно умолкаю под вой толпы. Слова кончились. Джаз плавит воздух. Труба, гитара, ударные — все сплетается в тугой упругий шар, что летит с высоты и никак не может упасть. Все замирает в ожидании. Звук все длится и длится. Ближе. Ближе. И вдруг, с последним ударом колотушки по «бочке», обрушивается тишина. Это так неожиданно, что целое мгновенье я слышу, как тяжело дышит в наушниках кто-то из группы. А потом обвал накрывает нас.

— Вы еще живы, чертовы дети? Юджин Уэллс! — кричит бас-гитарист, вновь вытягивая ко мне свою сияющую руку. — Не слышу! Что за сборище слабаков! Не слышу!

Он играет с темнотой до тех пор, пока рев из зала не становится подобен корабельному гудку. Интересно, через сколько таких концертов у музыкантов отказывает слух?

— Поклонись! — шипит в наушниках голос гитариста. — Улыбка, улыбка!!

И я киваю в цветной дым, щурясь от света, вызывая новые спазмы восторга. Дождь монет, пивных банок, таблеток, зажигалок сыплется на головы охраны, не долетая до сцены.

— Это было круто, чувак, — Триста двадцатый подливает масла в огонь. — Это все ваша дурь, или люди сходят с ума, когда их много?

— Откуда мне знать? Это же ты у нас ходячий справочник.

— Давай еще сбацаем?

— Я что, я не против. Только мы чужой хлеб едим. Этим парням тоже работать надо.

— Жаль. Мне понравилось. Такой смеси эмоций я никогда не видел. Интереснейший материал… Ты уверен, что это чувство не любовь? Ты называл его именно так.

— ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!

— Извини, понесло, — шепчет гитарист.

— Еще орать будешь? — склоняется ко мне трубач, вытираясь большим платком. В свете прожекторов платок переливается ядовито-сиренево-синим.

— А можно? — удивляюсь я. И понимаю ответ до того, как он дойдет до ушей. Меня приняли!

— Нужно, чувак, — вздыхает трубач. — Давай к Седому, темы обжуй. Мы тут пока без тебя побуяним.