Хотя со времен «Фицкарральдо» нам не доводилось вместе работать, еще много лет после съемок «Агирре» Маух интуитивно понимал, как снимать ту или иную сцену, без малейшей подсказки с моей стороны. На съемках финального эпизода «Агирре» мы с ним несколько раз объезжали вокруг плота на моторке. Управление я взял на себя, как и тогда в пустыне, на съемках «Фата-морганы», когда сидел за рулем фургона. На скорости шестьдесят километров в час лодка поднимает мощную волну, а мы плавали по кругу и, получается, шли в своем же кильватере, так что, приближаясь к плоту, я должен был всем телом чувствовать направление и силу волн. Это я имею в виду, когда говорю, что создание фильма — работа физическая. Я научился понимать характер Амазонки — а без этого мы просто не смогли бы снимать — только после того, как во время подготовки поучаствовал в строительстве плота и сам сплавился по речным порогам. Безумный вызов, который Агирре бросает природе, во многом определил подход к съемкам. Для нас фильм стал испытанием физических возможностей. Я хотел достичь восприятия на чисто осязательном, телесном уровне благодаря чему «Агирре» вообще стал возможен.
Фильм целиком снят одной камерой, так что работа во время съемки была организована очень просто, даже примитивно. Мне кажется, это добавило ему достоверности и правды жизни. Никаких навороченных голливудских съемок с пяти камер. Возможно, именно поэтому «Агирре» смотрят вот уже столько лет. В нем все элементарно, просто. Кстати, камеру, которой снимал Маух, я стащил из будущей Мюнхенской киношколы. Я попросил у них аппарат на время, но, получив грубый отказ, просто забрал его с концами. Камеры пылились на полках, а начинающих режиссеров к ним и близко не подпускали. И вот как-то раз в комнате никого не было, шкаф оказался не заперт — и я воспользовался моментом. Совсем простая тридцатипятимиллиметровая камера, я ей потом еще не один фильм снял и не считаю это воровством. Я хотел снимать кино, и мне нужна была камера. У меня было естественное право на рабочий инструмент. Если вам нужен воздух, а вы заперты в четырех стенах, надо брать стамеску и молоток и ломать стены. У вас есть на это полное право.
Я никогда не делил свои работы на игровые и документальные. Все это — фильмы, и «Великий экстаз резчика по дереву Штайнера», безусловно, один из самых для меня важных.
Мне всегда был очень близок этот спорт. Я в буквальном смысле вырос на лыжах и, как и вся детвора в Захранге, мечтал стать великим прыгуном, чемпионом страны. Пока с одним мои другом не произошел страшный несчастный случай. А потом вдруг появился этот швейцарский прыгун, Вальтер Штайнер, человек, который летал как птица, и которому было доступно то, о чем я когда-то мечтал: преодоление земного тяготения. Я написал ему, потому что для меня он был величайшим спортсменом своего поколения. По профессии он резчик по дереву, живет в горах. Он любил найти пень подальше от проторенной тропы и вырезать из него что-нибудь, к примеру, лицо, искаженное ужасом. Пару его скульптур нашли туристы, но большинство спрятаны в укромных местах, и мало кто знает о них. Штайнер ответил на мое письмо и любезно пригласил к себе в Швейцарию. Он человек замкнутый, молчаливый, но мы с ним мгновенно нашли общий язык, и он сразу понял мою затею. Я рассказал ему, как мы с друзьями смотрели соревнования, в которых семнадцатилетний Штайнер занял последнее место, и я заявил: «Видите этого парня? Он станет следующим чемпионом мира». И через несколько лет он дважды завоевал это звание. Мне постоянно названивали из телекомпании, для которой я снимал этот фильм, сообщали, что в последних соревнованиях он занял тридцать пятое место, и спрашивали, не хочу ли я, мол, поснимать другого прыгуна. Но я-то знал, что Штайнер — лучший. На гигантском трамплине в Планице он превзошел всех, ему даже пришлось стартовать с более низкой отметки, чем другие участники, иначе бы он приземлился на горизонтальную поверхность и разбился.