Знакомый незнакомец

Стоя среди деревьев, Нед Барни наблюдал, как молодая леди открывает стеклянную дверь террасы и уходит в дом. Должно быть, член семьи. Слишком дорогая одежда для служанки. Впрочем, какая разница? Ему нужен только Хастингс. Не какая-то девчонка, которая неизвестно почему так долго торчит на холоде.

Осторожно ступая на левую ногу, он оттолкнулся от древесного стола. Грубая кора впилась в ладони, и Нед поморщился. Нет никаких сомнений, что он нашел тот самый дом. Достаточно велик для короля, не говоря уже о маркизе. Но именно размеры и станут причиной некоторых трудностей. Мало того что десятки слуг так и шныряют туда-сюда, придется ждать, пока его добыча покинет безопасную территорию. Поскольку, охромев, он потерял былое проворство, то вряд ли сумеет улизнуть вовремя, если кто-то заметит его поблизости от дома.

Барни потуже завернулся в потрепанное пальто: ночь становилась все холоднее. У него было все необходимое, чтобы заночевать в лесу. Но, не имея такой роскоши, как возможность развести костер, он думал о такой перспективе без особого энтузиазма. Нет, сегодня он переночует в гостинице. А завтра снова появится здесь и возобновит наблюдение.

Он умеет быть терпеливым. В конце концов, он долго ждал, чтобы отомстить ублюдку, который лишил его… очень многого.

Барни потер ноющую рану, наслаждаясь ледяным ожогом холодной ярости, наполнявшей грудь. Когда Хастингс выследил и уничтожил всю шайку контрабандистов, Барни избежал поимки, прыгнув с борта корабля в непроглядно черную морскую воду. И хотя этим спас себе жизнь, все же сломанная при побеге нога срослась неправильно, и он никогда не будет тем человеком, которым был до нападения. Так же как никогда не будет иметь столько денег, сколько зашибал в те счастливые времена, когда о негодяе Хастингсе никто и слыхом не слыхивал.

Он с мрачной улыбкой похромал туда, где оставил лошадь.

Пусть ублюдок спокойно спит сегодня. Рано или поздно он появится, и тогда враг будет его ждать!

Измученный до полусмерти Бенедикт закрыл дверь своей комнаты. Медленно, осторожно снял фрак и взвесил на руке. Сойдет.

Со всем накопившимся за вечер бешенством он швырнул фрак через всю комнату. Фрак развернулся в полете и как ни в чем не бывало приземлился по другую сторону кровати.

Жаль, что у него под рукой нет чего-то бьющегося вроде дорогой и бережно хранимой матерью вазы эпохи Мин. То, что можно швырнуть со всех сил. То, что при этом разлетится на миллион осколков.

Отяжелевшей рукой он потер шею и опустился на мягкую скамью у изножья кровати. Нет. Ни к чему что-то бить. Он блестяще сделал это в саду. Уничтожил все, что только можно…

Вряд ли выражение ее лица когда-нибудь померкнет в его памяти. И он даже не мог отчитать Ричарда за разоблачение. Нельзя же сказать другу, что страстно целовался с его сестрой, когда тот, сам того не желая, все разрушил.

Бенедикт медленно стянул сапоги и небрежно уронил их на пол. «Кошмарный» – весьма слабый эпитет для описания сегодняшнего ужина. Эви, бледная, как ее платье, сидела, подобно мраморной статуе, отговорившись усталостью после тяжелого дня, когда отец спросил, что с ней. Бенедикту пришлось призвать на помощь годы тренировки, чтобы сохранять невозмутимый вид. Он даже ухитрялся смеяться шуткам Ричарда. Но, независимо от того, на кого он смотрел и с кем говорил, все его чувства были настроены на Эви. Он мысленно молил простить его. Дать возможность объясниться. Перестать его ненавидеть.

У него каким-то образом создалось впечатление, что она просто не может не питать к нему ненависти. Но это, однако, не помешало ему хотеть совсем иного.

Он должен пойти к ней.

Бенедикт вынул часы. Почти одиннадцать. Он подождет еще час, чтобы увериться, что в доме все спят. Но ни минутой больше.

Нервная энергия все еще бушевала в нем, не давая усидеть на месте. Он встал и принялся расстегивать рубашку. Нужно успокоиться и взять себя в руки. В таком состоянии он ни на что не годен.

Бенедикт надел широкие штаны, в которых обычно тренировался, зажег несколько свечей и вынул шпагу.

Движения были такими знакомыми, что даже думать не нужно. Только действовать. Он сосредоточился на каждом вдохе, слушая биение собственного сердца.

«Наступать, наступать, прыжок, выпад, отступать, отступать, восстановление. Прыжок!»

Он автоматически выполнял упражнения, от легких до сложных, игнорируя лившийся по телу пот, вопли измученных мышц, грохот сердца.

Но тут тихий стук в дверь остановил его на полувыпаде. Надежда вновь пробудилась к жизни. Он швырнул шпагу на постель, но, прежде чем успел сделать три шага, дверь открылась.

На пороге стояла она.

Эви тихо скользнула внутрь и закрыла дверь, прежде чем обернуться к нему. Бенедикт замер, как пригвожденный к месту.

Она выглядела так, словно только что встала с кровати. Сегодня на ней были широкая белая ночная сорочка и халат. Волосы заплетены в длинную, доходившую до талии косу. И хотя при этом должна она была выглядеть олицетворением самой невинности, Эви казалась воином, готовым к битве.

Она была прекрасна и почти светилась силой своей ярости.

– Вы лживый, подлый, мерзкий, злобный, трусливый ублюдок!

С каждым словом нож все глубже входил в его грудь. Никто, кроме Эви, не мог изобрести оскорблений язвительнее.

Но Бенедикт слегка склонил голову:

– Согласен.

Она слегка поколебалась, обжигая его взглядом. Он вдруг остро ощутил ее присутствие здесь, в комнате, поздно ночью, когда на нем нет ничего, кроме полотняных штанов. Судя по тому, как надменно Эви вздернула подбородок, он был готов поклясться, что она вполне сознает то же самое.

Она перевела дыхание и с видом обвинителя ткнула в него указательным пальцем.

– И не воображайте, что сумеете умаслить меня, во всем со мной соглашаясь. Вы сделали из меня посмешище в моем собственном доме, смеялись над моим доверием, все это время понимая, что я не потерплю подобных вам в Хартфорд-Холле, если бы знала, что на самом деле вы Хастингс !

Последнее слово она выплюнула, словно на язык попал яд.

– Я не смеялся над вами, Эви, – почти прорычал он.

– Не смеялись? Представляю, что вы подразумеваете под этим понятием!

Ее руки разрезали воздух, словно включая в некий невидимый круг их обоих и отношения, сложившиеся между ними.

– Вы воспользовались моим невежеством и намеренно проводили время наедине со мной. Почему? Неужели было так забавно со мной играть? Кот, загнавший в угол жалкую мышку?!

– Я не играл с вами.

– Вы поцеловали меня! – почти прокричала она, не дав ему договорить. – Как вы могли?

Боль в ее глазах вонзила нож в сердце по самую рукоять. Будь все проклято, как могло до этого дойти?! Как можно было настолько исковеркать свою жизнь, что он сумел безжалостно ранить одного из нескольких человек на планете, которые действительно что-то для него значили?

– У меня нет оправданий, Эви. Я пытался держаться подальше от вас, но не смог.

– Не смогли, значит? Ну конечно, ведь слишком забавно играть с идиоткой, которая когда-то писала вам. Должно быть, вы с Ричардом немало посмеялись над тем, как легко меня одурачить?!

Даже при неярком свете он видел красные пятна у нее на щеках. Глаза сияли, отяжелев от росы непролитых слез. Он шагнул вперед, желая вопреки здравому смыслу как-то утешить ее. Обнять и унести с собой ее боль.

Но она решительно сжала кулаки.

– Эви… все было не так. Никогда так не было. Я запаниковал, узнав, что вы тут. Думал, что ваша семья уехала на сезон в Лондон. А когда встретил вас в конюшне, только и мог думать о том, как глуп я был много лет назад, так жестоко разорвав нашу дружбу. Я не хотел ранить вас, воскрешая старые воспоминания.

– И поэтому лгали?

Она покачала головой, взвихрив выбившиеся из косы пряди.

– Какой блестящий план! Назваться чужим именем, чтобы избежать упреков и одновременно убедить себя, что все это ради моего же блага. Простите, если не падаю на колени в благодарность за ваше великодушие.

Он скрипнул зубами.

Господи, как ему хотелось рассказать ей все, выложить то, что лежало на сердце, включая измену, потрясшую его до глубины души. Было бы чертовски хорошо выговориться, знать, что в мире есть человек, которому известны все его тайны. Который понял бы, что ему приходится переживать. Пусть она по-прежнему будет сердиться, но он знал ее достаточно хорошо, чтобы верить: ее сердце станет разрываться от сочувствия к нему. И несомненно, простит его, если он исповедается.

Но он не мог.

Не потому, что не доверял Эви, не потому, что она недостойна его откровенности. Нет, как бы он ни хотел объяснить, почему он сделал то, что сделал, все это будет только предлогом, попыткой объяснить мотивы, что только позволит его поступкам выглядеть в лучшем свете. Да, он скажет правду, но в конце концов причинит ей еще больше боли. Зачем делиться с ней своими несчастьями? Ведь она все равно не сумеет помочь. И никто не сумеет.

Нет, его тайны останутся с ним, но ему нужно придумать, как изгнать обиду и печаль из ее глаз.

Не сводя с нее взгляда, он шагнул ближе.

– Вы правы. Я вел себя как полный идиот. И никогда не прощу себя за ужасное письмо. Я был молод, глуп и с тех пор много раз думал о том моменте и жалел, что нельзя все вернуть назад.

Она продолжала бушевать.

– Ну, все желания никуда вас не привели! В тот день вы раздавили меня! Я считала вас своим другом, а вы растоптали мое сердце всего несколькими словами.

– Знаю. И это было чертовски жестоко.

Он устало потер напряженные мышцы шеи. Как утешить ее? Как заставить почувствовать себя лучше?

– Я боялся того, что чувствовал к вам, девушке, которую никогда не видел. Не знал, что с этим делать, и страшился встретить вас лицом к лицу. Мне было только восемнадцать. Я принял неверное решение.

– А мне только шестнадцать! – страстно воскликнула она.

– Да, только шестнадцать. Достаточно молоды, чтобы забыть меня. Я был всего лишь развлечением для вас. Кем-то, с кем так весело вступать в перепалки, когда становится скучно!

– Кем-то, с кем… – Она зажмурилась и затрясла головой. – Вы не были развлечением для меня, Бенедикт!

– Для меня это тоже не было игрой, – настаивал он, снова шагнув к ней. – Я не преувеличиваю. Вы были мне небезразличны.

– Но я любила вас.