Знамение

Правда, в последние годы ей пришлось со многим смириться — с присутствием Кальва и всем остальным. Но она вмешивалась в местные дела лишь тогда, когда Кальв просил у нее совета. И если в каких-то случаях ей приходилось обводить его вокруг пальца, она делала это незаметно. При этом она чувствовала себя немного виноватой, зная, что все сходит для нее с рук только потому, что Кальв прямодушен и не подозревает ее ни в чем. Но она утешала себя тем, что его неведение ничуть не вредит ему и что, в конечном итоге, в этом виноват он сам.

В первое время ей не хватало твердой руки Эльвира, да и теперь она в этом нуждалась. Но ей также нравилась и ее новая власть. Если Кальв отпускал, кто-то должен был стать на его место.

Кальв вовсе не хотел, чтобы что-то менялось в их отношениях. Его довольству ею и самим собой можно было лишь позавидовать. Она всегда знала, чего можно ожидать от него, на людях и наедине, и с каждым годом он казался ей все более скучным.

Она испробовала все возможные способы, чтобы растормошить его. Она дразнила его, но он только обижался; она пыталась заигрывать с ним, но он всем своим видом показывал, что ему это не нужно. Она приходила в ярость и отчаяние, но он не понимал, что ей нужно.

В конце концов она сдалась. Изредка ей бывало хорошо с ним, но чаще всего она просто делала вид, что привязана к нему, чтобы избежать лишних вопросов. И он ни разу этого не заметил.

Постепенно ощущение потери у нее пропало. Ее целиком поглощали заботы о хозяйстве, об устройстве жизни сыновей. И теперь ее удивляло то, что Эльвир никогда не выговаривал ей за неряшливое ведение хозяйства.

Но Эльвир умел ценить свое собственное и ее достоинство.

К своим обязанностям хёвдинга Внутреннего Трондхейма Кальв относился слишком ревностно. Временами ей казалось, что он тратит на это слишком много усилий: такой суеты во дворе никогда не было во времена Эльвира. Люди шли к Кальву непрерывным потоком, чтобы попросить у нею совета. Они говорили, что Кальв из Эгга мудр и справедлив. «Наверняка так оно и есть…» — думала Сигрид.

Он много ездил, но никогда не брал с собой Сигрид, как это часто делал Эльвир. В первое время это ее удивляло, она знала, насколько зависим он от нее. Но постепенно до нее стало доходить, что именно поэтому он и оставляет ее дома, боясь, что люди заметят это.

Контраст между ним и Эльвиром был разительным: Эльвир брал ее с собой, потому что она принадлежала ему; Кальв оставлял ее дома, потому что боялся, что люди заметят, что он принадлежит ей.

«Ой!» — вырвалось у нее. Из пальца текла кровь, и она поднесла его ко рту, чтобы зализать ранку. Бросив сердитый взгляд на льночесалку, она улыбнулась: нельзя одновременно чесать лен и думать о своей жизни!

Через два дня после разговора Сигрид с Энундом, сразу после дня летнего солнцеворота, в Эгга прибыл скальд Сигват.

Он уже не первый раз гостил в усадьбе с тех пор, как Кальв стал хозяином; дважды он бывал здесь с королевскими поручениями. И теперь он тоже прибыл по приказу конунга, привез важное известие для Кальва и желал поговорить с ним наедине.

Сигрид нравилось и одновременно не нравилось присутствие Сигвата. Его глаза теплели, когда он смотрел на нее; и у нее возникало ощущение слабости, подобное тому, которое она испытывала при первых встречах с Энундом на Бьяркее.

Явившись первый раз в дом, Сигват старался держаться от нее подальше, но она заметила, как его черные глаза преследуют ее.

Он смеялся и шутил с Кальвом.

Да, наложница родила ему дочь, признался он, когда Кальв намекнул на это. Сам король крестил ее и дал имя Туве.

Он сказал, что женился, но не на матери Туве. Говоря это, он искоса посматривал на Сигрид. И она подумала, что если он и сожалел о том, что было между ними в Каупанге, ему не понадобилось много времени, чтобы утешиться.

И все же ей тяжело было сознавать разницу между этими двумя мужчинами и думать о том, как близка она была к тому, чтобы выйти замуж за Сигвата.

В следующий раз, когда он гостил в Эгга, она не могла придти в себя несколько недель.

Он попросил, чтобы она показала ему свои ткацкие работы. Она спросила у Кальва, не хочет ли он тоже посмотреть, но он ответил, что нет, он не разбирается в ткачестве. И она повела Сигвата в одну из кладовых.

— Не хочешь ли ты подарить мне одну из своих работ? — спросил он, когда они стояли рядом на коленях, и при тусклом свете лампы, смотрели на разложенные на полу ковры. — Это давало бы мне ощущение того, что со мной осталась часть тебя.

Она была удивлена, это было так неожиданно. И, не глядя на него, она ответила:

— Ты не должен так думать обо мне.

— Я ничего не могу с собой поделать, — ответил он. Его рука искала ее руку, и она не воспротивилась этому. Он взял ее ладонь и поднес к губам — но только на миг.

Потом усмехнулся.