Знамение

— Ты же знаешь, любому скальду нужна женщина, о которой он тоскует, — сказал он, — и лучше всего та, которая не может ему принадлежать. У Кормака была Стейнгерд, у Гуннлауга Змеиного Языка была Хельга, у Тормода Скальда Черных Бровей была Торбьёрг. А у меня есть ты. Возможно, это даже к лучшему, что мы не женаты…

— Я никогда не слышала о том, что ты сочиняешь обо мне висы, — сказала она.

— Разве ты не знаешь, что закон запрещает сочинять любовные песни?

— Мало кто принимает всерьез этот закон.

— И напрасно. Вспомни Оттара Черного. В какое трудное положение он поставил самого себя и королеву Астрид, сочиняя о ней стихи! Он посвящал ей любовные песни, когда она еще не была замужем.

— Я слышала, что дело здесь не столько в самих песнях, сколько в том, что он вынужден был произнести их вслух при короле, — сказала она.

— Да, он произнес их перед королем. Но только после того, как мы с ним подправили кое-какие места. В своем первоначальном виде песня была неудачной, и я не думаю, что его голова осталась бы на плечах, если бы король услышал эту песнь.

Я сочинил о тебе песнь, Сигрид, и не одну. Но я держу в тайне эти висы, чтобы не разрушать дружбу с Кальвом и не порочить твое имя.

— Надеюсь, ты не такой обманщик, как Тормод Скальд Черных Бровей, который слагает песнь для одной женщины, а потом использует ее, чтобы завоевать других.

Он снова усмехнулся.

— Чтобы тебе не врали, не надо ни о чем спрашивать!

— Не мог бы ты произнести одну из своих вис? — спросила она.

Но он только покачал головой.

— Может быть, в другой раз, — ответил он.

— В таком случае, ты не получишь от меня ковер…

Он бросил на нее плутовской взгляд.

— Я говорю о тебе в одной из известных песней, — ответил он. — И видя ее вопросительный взгляд, он продолжал: — Разве ты никогда не слышала эти висы о битве у Несьяра, в которых я говорю:

Нам за гром секирный —
Пускай, уступали
Мы числом — не станут
Пенять девы Тренда
Те ж мужи заслужат
Позор у разумных
Дев, кто загребали
В брани бородами[12].

— Ну, получу я твой ковер?

— Ты получишь тот, который подходит по содержанию к этой висе, — ответила она, протягивая ему самый маленький из ковров.

— Нет, — со смехом ответил он в тон ей. — Я хочу тот, с медом Суттунга, который ты выткала в тот раз, когда я впервые увидел тебя.

Он попытался обнять ее, но она со смехом отстранилась.

— С годами ты не стал скромнее, — сказала она. Но ковер ему все-таки дала.

И вот он снова в ее доме, беседует с Кальвом в старом зале. Она не знала, что ей делать, она была неуверена в себе.

Она подумала о том, что ей лучше было бы на время уехать. Съездить в Бейтстадт на пару дней, в любом случае ей нужно было проверить, как там дела. Кальв разрешил ей самостоятельно вести там хозяйство, и она частенько наведывалась туда, как до, так и после смерти Торы.

Но она гнала эту мысль прочь. И она сама, и Сигват знали, что между ними никогда ничего не будет. И что изменится оттого, что он сочинит в честь нее висы? Кальв об этом не знает, его это не заденет, думала она, как часто делала и до этого.

И все же вечером она держалась рядом с другими женщинами, избегая взгляда Сигвата.

Но она постаралась сесть поближе, чтобы слышать, о чем он разговаривает с Кальвом.

Сигват говорил, что ездил на север в свою усадьбу, прежде чем отправиться в торговое плаванье в Руду.

— Торд Фоласон тоже поедет с тобой? — спросил Кальв.

— Причем тут Торд Фоласон?

— Я думал, вы с ним друзья.

— Я вижу, ты давно уже не был в королевской дружине. Он никогда не простит мне ту шутку, которую я сыграл с ним, когда Рюрик собирался сбежать.

Кальв покачал головой.

— Я совсем забыл об этом, — признался он.

— Мы с Тордом обнаружили, что Рюрика нет, — продолжал Сигват. — И мы не знали, что делать, потому что ни он, ни я не осмеливались разбудить короля. И тогда я спросил Торда, не хочет ли он рассказать королю о случившейся беде, если тот уже проснется. И Торд сказал, что да, он поговорит с ним, если я осмелюсь разбудить короля. После этого я приказал одному из священников звонить в церковный колокол. И Торду пришлось стоять возле королевской постели и объяснять ему, сонному и раздраженному, все.

— Все ужасно боятся будить короля, — заметил Кальв. — Но вряд ли стоит относиться к ночному сну с такой предвзятостью. Я слышал, что ты не осмеливался нарушить его ночной покой даже тогда, когда его любовница родила сына и оба, мать и ребенок, были в опасности…

— Это верно, — ответил Сигват. — Будить его столь же опасно, как медведя в берлоге. Я предпочел сам дать мальчику имя и тем самым вызвать гнев короля, но не будить его.

— Ты еще хорошо отделался, — заметил Кальв, — могу себе представить, каким странным показалось королю имя Магнус.

Сигват захохотал.

После этого разговор пошел о более серьезных вещах.