Знамение пути

Не изменяется алмаз,
Хоть свет, хоть тьма его окутай…
Вот так и жреческий экстаз
Не достигает Абсолюта.

Он – сам в себе. Он полн собой.
И наше напряженье духа
Не возмутит Его покой:
Коль Совершенен – Небо глухо…

Жрецы, оглядываясь на старшего, полезли из-за стола. Однако Шамарган явил похвальную способность учиться на прежних ошибках. Сегодня он не надеялся на пособника и загодя предусмотрел пути бегства. Поди выберись из-за длинного стола. А с пенька – вскочил да был таков. Можно даже чуть задержаться, чтобы допеть хулительные стихи. Кажется, Шамарган серьёзно боялся здесь одного Волкодава. Но венн не двигался с места. Стоял себе и стоял на ступеньках, наблюдая за происходившим.

Наконец лицедей счёл, что довольно уже раздразнил красно-зелёных. Плох тот, кто, взявшись ворошить гнездо земляных ос, упустит мгновение, отмеренное для бегства. Шамарган – и куда только подевалась недавняя хромота? – стрелой кинулся через двор, продолжая на ходу теребить струны.

Ему едино – зло, добро…
И, что б ни пело нам священство, —
Своей лишь занято игрой,
Плывёт сквозь время Совершенство.

Хоть вечный век Ему молись,
Ни с чем останешься в итоге…
И поневоле брезжит мысль:
«А для чего такие Боги?»

Старший жрец бежал заметно проворней других, и, что гораздо важней прыти, в каждом его движении чувствовалась непреклонная решимость схватить беглеца. Волкодав нимало не удивился бы, скажи ему кто, что в до прихода в Дом Близнецов этот малый был воином. Наёмничал скорее всего… Последние несколько десятилетий в храмах Близнецов весьма жаловали опытных воителей. Как будто на эту веру ещё продолжались гонения или сами божественные Братья нуждались в оружии смертных!.. Волкодав знал, что спрашивать об этом Учеников и тем более спорить с ними было бесполезно. Зря ли утверждала аррантская мудрость, что переспорить жреца не удалось ещё никому.

Последняя красно-зелёная спина мелькнула за воротами дворика и пропала в уличной темноте. Только слышались топот и перекличка удалявшихся голосов.

«И шум, и крик, и лай ищеек жутких…» Нынче венн собирался улечься пораньше, чтобы как следует выспаться перед дальней дорогой. Так бы он, наверное, и поступил, предоставив богохульника его собственной, честно заработанной участи, – тем более заработанной, что лицедей зацепил не столько Предвечного и Нерождённого, сколько жрецов, приветивших увечного старика… Однако тут выяснилось, что своим срамословием Шамарган выкопал себе слишком уж обширную и глубокую яму. Дерево узнают по плодам!.. Стоило запеть – и уже не один Волкодав, но добрый десяток посетителей «Матушки Ежихи» тотчас признал песнопевца. И вот теперь, когда поднялся шум и началась погоня, люди горохом посыпались из харчевни наружу.

– Он это! Он!.. Который Клеща!.. Ножиком!..

– Куда побежал?

– Лови!..

– В куль, да в воду!..

– Старейшину кто-нибудь позовите!

– Собак, собак надо!.. Уйдёт!..

– Где Мордаш? Мордаша пускай приведут!..

Волкодаву сразу не понравился выкрик насчёт куля и воды. Что верно, то верно, парень был кругом виноват. Ведь без шуток замахивался на старейшину. Как есть убил бы, если б не помешали ему. И от жрецов заслужил колотушек, не по-хорошему отплатив за добро. Но… Ведь не дошло ж до убийства. А на месте Учеников Волкодав за Шамарганом и гоняться бы не стал. Глупо это, наказывать невежу и нечестивца, который, если хорошенько подумать, сам себе наказание…

Однако по всему погосту уже лаяли псы, и привычное ухо венна различало между всеми голосами низкий рык Мордаша. Кобель старейшины был признанным вожаком; за три дня Волкодав успел довольно наслушаться от Клеща о свирепости, тонком чутье и силе надворного стража. О том, как Мордаш встал один на один с вырвавшимся из хлева быком – и, с налёта ударив грудью, сшиб злое животное на колени. О том, как далеко в лесу сломал ногу парень, решивший набрать дикого мёда и свалившийся с дерева. Так бы, наверное, до сих пор и горевали о нём, – не сумей опять же Мордаш разобрать след, оставленный двое суток назад… О том наконец, как раза два в год Клещ отправлялся в Тин-Вилену проведать старых друзей, и, когда они вместе усаживались промочить горло в уютной корчме, он, не понаслышке зная проворство рук тин-виленских карманников, неизменно пристёгивал свой кошелёк Мордашу на ошейник. И не было случая, чтобы ворьё отваживалось стибрить хоть грошик…