Знамение смерти (СИ)

От ее тихого голоса Линнувиэль непроизвольно замер на середине движения, не в силах оторвать взгляда от неистово горящей синевы, дрожа всем телом от ненависти, почти заживо сгорая в ее пламени, но совсем не понимая, что происходит. Почему он не может двинуться дальше? Руки как онемели, а тело совсем перестало его слушаться! Откуда мальчишка знает эльфийский? Почему вдруг странно ослабели ноги и сами собой стали разжиматься кулаки? Почему, в конце концов, сердце вдруг зашлось в бешеном галопе, да снова темнеет в глазах? А в груди поселился удушливый ком, будто кто-то невидимый пытается вырвать оттуда душу?!

Темный эльф несильно вздрогнул, на мгновение потерявшись и выпав из реальности, опасно пошатнулся, а затем обессилено упал обратно на лавку, тщетно пытаясь скрыть невесть откуда взявшуюся нервную дрожь и унять ненормальное сердцебиение. Непонимающе ощутил, как стремительно гаснет в груди едва вспыхнувший пожар, помотал головой, прогоняя яркие искры в глазах. После чего утер выступивший на висках пот и, заслышав чужие шаги, ошеломленно воззрился на внезапно возникшего из воздуха Таррэна.

- В чем дело? - резко осведомился наследник Изиара, сверля нехорошим взглядом мокрого и бледного, как привидение, Хранителя.

Белка милосердно отвернулась и пожала плечиками.

- Пустяки. Наш Линни слегка перенапрягся, пытаясь поднять этот щедро накрытый стол. Наверное, хотел поразить меня своими выдающимися способностями? Не знаю, чего на него нашло. Спроси сам, если хочешь, а то я не понимаю, что он там бурчит.

- Линнувиэль? - зловеще сузил глаза Таррэн.

- Н-ничего, мой лорд, - ошалело выдохнул эльф, чувствуя, как медленно отступает странная немощь и проясняется голова.

- Возникли какие-то проблемы?

- Н-нет, мой лорд. Никаких проблем.

- Тогда почему на тебе лица нет?

Белка примиряюще потянула благоверного за рукав.

- Отстань. Не видишь: плохо человеку. Похоже, вчера съел что-то несвежее. Или по другой какой причине живот прихватило, вот и мается, бедолага. Аж позеленел весь. Пусти же его, пусть проветрится, а то иначе тут может случиться настоящий конфуз. Линни, мне кажется, тебе действительно стоит прогуляться.

Младший Хранитель болезненно дернул щекой от упоминания этой позорной клички, больше похожей на прозвище какой-нибудь подзаборной шавки, но не преминул воспользоваться мудрым советом и, коротко поклонившись крайне раздраженному наследнику, поспешил выбраться во двор. А едва выйдя наружу, торопливо прикрыл за собой дверь, шагнул на одеревеневших ногах на крыльцо и, все еще внутренне дрожа, в каком-то изнеможении опустился на чистую ступеньку. Но лишь тогда, вдохнув восхитительно прохладный воздух и устало прислонив голову к деревянным ограждениям, наконец-то почувствовал, что странное оцепенение окончательно исчезает, непонятная слабость неохотно уползает восвояси, а необъяснимое чувство тревоги потихоньку сходит на нет.

Что со мной? Отчего так мечется заполошное сердце? Почему в глазах до сих пор темнеет при одном воспоминании об этих странных радужках? И где моя сила? Куда сбежала от этих голубых глаз? Где ненависть, которая едва не спалила заживо? ЧТО, в конце концов, ЭТО было?!!

- Не понимаю… - прошептал он устало.

Линнувиэль довольно долго сидел на крыльце, размеренно дыша, постепенно приходя в себя и наслаждаясь теплыми солнечными лучами. Оперевшись на резные перила и совершенно бездумно глядя прямо перед собой. Размышлял, пытаясь разобраться в случившемся и, одновременно, избавиться от неожиданной растерянности. Старался понять, что же в действительности произошло. Правда, ни до чего определенного так и не додумался, а единственное, что сумел понять, так это то, что от Белика лучше держаться подальше. Игнорировать его кривляния и насмешки. Молчать, когда хочется крепко выругаться, и старательно делать вид, что полностью спокоен. Иначе в следующий раз его не просто испепелят на месте, а буквально разорвут на части голыми руками. По крайней мере, именно это он успел прочесть в опасно полыхнувших глазах будущего Владыки. Прочитал и сразу поверил, что так и будет, ибо Таррэн не остановится ни перед чем, чтобы уберечь своего драгоценного грязнокровку. Даже перед убийством сородича, что вообще немыслимо, и сознавать это было… тоскливо и как-то очень невесело.

Линнувиэль потеряно моргнул, не понимая уже ничего, но безумно устав от бесконечных разочарований. Однако, едва на улице показались черные гривы сородичей, заставил себя снова встать, сделал невозмутимое лицо и, плотно сжав губы, с независимым видом отправился собирать вещи.

Надо идти, надо, не смотря ни на что. Да, на душе гадко, мерзко и словно кошки скребут. Он был растерян, ничего не понимал в себе и в том, что случилось, но этого смятения никто не должен видеть. Даже единокровные родичи. Нельзя показывать, нельзя демонстрировать недостойную Перворожденного слабость. Маликон прав: мы слишком горды и непримиримы, чтобы осмелиться раскрывать перед чужаками свою душу. И еще более прав в том, что ни один из нас, никогда и нигде, не рискнет выставить напоказ собственные чувства.