Знамение. Вторжение

Но теперь, наполненных новой надеждой о том, что все с нами может быть хорошо…

Ужин

— Что мы будем теперь делать? — спрашивает супруга, задумчиво помешивая вилкой содержимое железной, сколотой по краям, миски, представляющее собой неаппетитно выглядящее варево из быстрорастворимой лапши и склизких кусков консервированной говядины.

Жене понадобилось не больше четверти часа, чтобы приготовить скромный ужин из найденных на яхте продуктов, приспособив для этих нужд крохотную, работающую от газового баллона, плиту. Я смотрел на неё исподтишка и удивлялся, как быстро она смогла переключиться с недавно пережитой драмы на выполнение бытовых обязанностей, ловко разобралась в незнакомой обстановке и нашла нужную утварь. И лишь изредка замирала, смотрела сквозь стекло иллюминатора на клонящееся к горизонту солнце, ощупывала живот и тяжело вздыхала.

Теперь мы все сидим за обеденным столом в главной каюте. Перед каждым из нас — тарелка с едой, несколько сухарей из пакета и по стакану черного чая, разведенного для экономии из одного одноразового пакетика. Мы ни разу не заговорили с женой о том, что с нами произошло, стараясь не замечать «слона в посудной лавке». Наступит час, решил я, когда эмоции улягутся, то мы выберем для этого подходящее время. Но только не сейчас, когда рана все еще открыта и пульсирует, только начиная обрастать тонкой защитной коркой.

— Будем искать выживших…, - после паузы реагирую на её вопрос я, сам не веря своим словам, но не найдя лучшего ответа, — очень вкусно, спасибо…, - добавляю я, чтобы сменить тему, хлопнув пальцем по краю своей опустевшей тарелки, которую я «прикончил» за неполные несколько минут. Лапша с мясом, действительно, оказалась неожиданно хороша, если игнорировать неприглядный внешний вид и не вспоминать об убогости продуктов.

— Мы не ели двенадцать часов…, - устало усмехается супруга, — я могла тебе кусок дерева сварить, тоже вкусно бы показалось. В любом случае, этого дерьма хватит ненадолго. Может, на неделю… Тушёнка, бич-пакеты, гречка, рис и сухари…, - брезгливо кивает она на провизию, ранее сложенную ею в стороне аккуратной кучкой, — мы долго так не протянем… И посмотри… Дети ничего не едят…

— Мама! Не хочу есть это коричневое… Оно некрасивое и пахнет! — старшая дочь капризно кривится расцарапанным лицом, которое я не смог обработать, не найдя на борту аптечку. Она отталкивает от себя нетронутую миску, на что подобным же образом реагирует и младшая, копируя поведение старшей сестры, успев, однако, «поклевать» пару вилок из своей тарелки.

— Ну, пожалуйста, девочки! Я уберу коричневое и водичку… Хотя бы лапшу! Вам же нравится лапша…? Это и есть она, только в бульоне. Она очень вкусная. Посмотрите, как папа быстро съел. Да, папа? Тебе же понравилось? Вкусно же? — просящим и срывающимся голоском жалобно тянет жена, напоминая интонацией неудачливого клоуна из третьесортного провинциального цирка, который пытается развлечь избалованных детей, которые не реагируют на его шутки, а лишь одергивают за неряшливые фалды и тянут за поредевший парик.

— Очень вкусно. Я бы и ваши порции съел. Но будет несправедливо, если я наемся, а вы останетесь с пустыми животиками…, - подыгрываю супруге я, копируя псевдо-веселую тональность голоса супруги.

— Бяк! Я не буду это есть, — упрямится старшая дочь.

— Бяк, — повторяет младшая, озорно улыбаясь, повторяя поведение сестры, воспринимая происходящее за игру.

— Ну, девочки! У меня ничего больше нет! Вы заболеете, если не покушаете, — взрывается супруга, истерично вскрикнув и всплеснув руками, а потом выхватывает из рук старшей дочери вилку, наматывает на неё желтые, брызгающие каплями бурой жижи, мучные спиральки, и подносит «угощение» ко рту девочки. На что та упрямо поджимает губы и лишь мычит, озвучивая свой продолжающийся протест.

— Открой рот! Вам нужно поесть! Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста!!! — кричит на девочку она, повторяя слова все громче и громче, и с силой проталкивает зубья вилки между сомкнутых зубов дочери, которая вдруг резко одергивается, скинув содержимое вилки себе на колени, и принимается истошно вопить, ухватившись обеими руками за губы.

— Боже, что ты творишь! — бросаюсь я к девочке, которая в слезах корчится от боли из-за оказавшейся царапнутой острием вилки десны.

Все оставшееся время, пока солнце перезревшим апельсином степенно закатывалось за морской горизонт, освещая алыми всполохами темнеющее небо, и окрашивая в неестественный кирпично-красный цвет наши бледные лица, мы носимся по каюте, суетясь возле дочери, а супруга выпрашивает у девочки прощение.

Когда страсти успокаиваются, а дети все же соглашаются немного поесть, запив еду остывшим черным чаем вприкуску с сухарями, то я осмеливаюсь осторожно продолжить прерванный ранее разговор.