Знаменитость

– Совсем никакого влияния на сына не имеешь! – вполголоса обрушила мать на отца накопившийся гнев. – Может быть, это наша будущая родственница там за стенкой в комнате?.. А мы о ней ничего не знаем, где он ее подцепил! – выпалила мать, которую бесила моя сегодняшняя сдержанность.

Не дозвонившись с первого раза, отец снова крутил диск телефона, набирая номер. Я забеспокоился. Старкова стояла там, в соседней комнате, где я ее оставил, и не знала чего ждать. Для нее это, наверное, было ужасно неловко. Я уже собирался вернуться в комнату, сказать, что мне надо только поговорить по телефону, а дальше все будет нормально. Я даже уже сделал шаг к дверям, но в этот момент отец дозвонился в КГБ.

– Але! Саша? Привет, дорогой! Это Климцов… – затараторил он каким-то изменившимся, нарочито бодрым голосом. – Слушай, помнишь, ты говорил, что если какие проблемы – можно к тебе обратиться. Так вот есть один серьезный разговор…

Если бы я не прислушивался, наверное, прозевал бы, как тихо стукнула входная дверь. Я понял, что Старкова решила сбежать, и ринулся следом. В подъезде, где-то внизу раздавались дробью шаги, быстро сбегающие вниз по лестнице. Потом хлопнула дверь подъезда. И тут я испугался, что если она уйдет – это навсегда и чуть не кубарем помчался вниз. Я настиг ее только под аркой, на выходе из двора. Она рыдала в голос, ссутулившись, а заметив меня, метнулась убегать. Мне пришлось схватить ее за плечи, силой удерживая, развернуть к себе лицом.

– Дура! Господи, какая дура!.. Идиотка ненормальная! – захлебывалась слезами Старкова, отпихивая меня.

Изо всех сил прижимая ее к груди, я держал так, пока рыдания передергивали ее ссутулившиеся плечи. Потом осторожно поднял ее лицо, взяв его обеими руками. Насколько, все-таки моментально у женщин от слез распухают веки и губы! И я поцеловал ее в эти мокрые, распухшие, солоноватые губы, и лихорадочно бормотал первую попавшуюся ерунду – лишь бы только Маша успокоилась.

– Я просто не ждал, что ты появишься. Удивился очень, – шептал я ей на ухо. – А дела у нас такие, что караул! Все пытаюсь как-то вывернуться, а только хуже и хуже! Я все тебе расскажу, когда успокоишься…

– Я спокойна! – возразила Маша, проглатывая последние всхлипы. – Не смотри на меня такую! – огрызнулась она и полезла в сумочку за зеркальцем.

Я отвернулся, но в этот момент под арку вбежал всклокоченный отец. Он догнал меня, как был дома – в заношенной рубашке и шлепанцах – слишком торопился. В руке он протягивал листок бумаги, вырванный из ученической тетради. Пожилая соседка по подъезду, как раз проходившая через арку по своим делам бросила на нас укоризненный взгляд. 

– Вот! 317-й кабинет. Александр Николаевич Соколов, – переводя дух после энергичной пробежки, пояснил отец. – Он ждет. Сказал, что выпишет пропуск на твою фамилию. Чем скорее ты там окажешься и поговоришь с ним – тем лучше. Учти, это мой очень хороший друг. Я ему полностью доверяю. И тебе советую тоже доверять ему… – тут отец обратил внимание, что стоит посреди улицы в домашних трико с вытянутыми коленями и смутился.

– Я вечером приду и все расскажу, как прошло, – пообещал я. И не успел поблагодарить его, потому что папа быстро пошел назад, только кивнув мне на ходу. Я всей душой хотел еще зайти вечером, и  насколько это можно – успокоить родителей.

– Куда это? – спросила Маша, кивнув на бумажку с цифрами «317».

И я решил, что расскажу ей по дороге столько, сколько успею.

Мы уже неделю жили на квартире у Витька в Гатчине. Квартира, доставшаяся Витьку от деда-блокадника, была небольшой и располагалась в трехэтажном доме старой постройки.

В маленькой квартирке отваливающаяся штукатурка, треснувшие рамы и текущие краны были просто ерундой по сравнению с тем, во что превратил помещение сам Зяблик. Он захламлял жилище всяким радиоэлектронным и прочим мусором с угрожающей скоростью. Здесь валялись корпуса от старых телевизоров, неработающие старинные ламповые радиоприемники и радиолы, порванные теннисные ракетки, мотки проводов разного сечения, остатки этажерок и тумбочек, и даже лыжи. Витек все тащил домой в надежде, что когда-нибудь его осенит идея – как это приспособить. И теперь все пространство его единственной комнаты было завалено подобным хламом примерно на метр в высоту!

Среди этого бурелома Витек протоптал одинокую дорожку из прихожей до своего продавленного дивана. И по этой тропке вышагивал туда и обратно, в процессе изобретения новых электронных схем или сочинения стихов. Мусора он просто не замечал.

Именно так он и бродил взад и вперед, когда мы с Алешей нагрянули к нему. Гениальный Витек нисколько не удивился. И даже не спросил надолго ли мы, и что собираемся есть. Он моментально просиял, схватил меня за локоть и потащил в самую гущу радиоэлектронных джунглей.

– Вот! – с гордостью представил он.

На табуретке возвышалась груда каких-то деталей, плат и микросхем в определенном сочетании. Рядом остывал пропахший канифолью паяльник.