Знаменитость

Я распахнул дверь ДК. Действительно, в ночи была слышна отдаленная сирена «скорой помощи».

— Едут! — обнадежил я.

— Ты пальцы его не забудь взять с собой, — напутствовал Алеша. — Придумай там что-нибудь, будто он сам порезался, по неосторожности.

— Что теперь делать собираешься? — еще успел спросить я. — Так и будешь всю жизнь в рабстве для этих гнид песни распевать?

— Не знаю, — Алеша старался не смотреть в глаза.

Часть 2. Без звука

8

Истомившиеся от жары и ожидания пассажиры плацкартного вагона уже не роптали. А только неотрывно смотрели в окна на мелькающие пригородные платформы — неопровержимые признаки приближения Москвы. Наш поезд прибывал на Ленинградский вокзал с опозданием на шесть часов. Незамысловатое путешествие, которое должно было занять только ночь, растянулось далеко за полдень следующего дня.

— Надо было «Красной стрелой» ехать, она меньше опаздывает, — в очередной раз упрекнул меня Алеша Козырный. Он сидел на нижней полке, сложив локти на потряхивающийся жесткий столик.

— Это никогда не угадаешь, — махнула рукой бабушка-соседка. — Нынче все они опаздывают. Это до революции, говорят, по поездам в деревнях часы сверяли…

Все это уже было переговорено в вагоне десять раз.

Нас с Алешей опоздание поезда подводило не сильно. Главное дело, ради которого мы ехали в Москву, предстояло только завтра. Но волноваться из-за него я начал еще со вчерашнего дня. И еще раз незаметно потрогал — в сохранности ли деньги. Восемь тысяч рублей были у меня зашиты в подкладку пиджака. Мы ехали выкупать Алешу из рабства. Вот только сделать это предстояло при таких обстоятельствах и в таком месте, что мне все время было не по себе.

— Ты уверен, что в Москве найдется у кого переночевать? — теперь уже я отвлек Алешу от созерцания первых кварталов столичной окраины за окном.

— Скажешь тоже! — обиженно пожал плечами певец. — У меня полгорода друзей. Они в очередь готовы стоять, чтобы приютить на ночь Алешу Козырного! А остальные полгорода — мои поклонники и поклонницы. Так что не боись! На вокзале ночевать не придется, — обнадежил он. — Все будут счастливы…

Сам-то я уже давно не был счастлив. С тех пор, как решил выкупать Алешины долги. Вчера на питерском перроне мне казалось, что уезжаю из города, где уже просто не осталось людей, которым я не был должен! Не удивительно, что ни одного рубля я больше не собирался тратить на более дорогой поезд, или на выпивку, или на номер пусть даже в самой дешевой московской гостинице.

Прошло больше месяца с тех пор, как Бес ночью в ДК изуродовал руку скрипача Ёсифа. Каждый день я всеми силами старался не вспоминать события мерзкой ночи. Потому что еще никогда раньше не испытывал настоящего, жгучего стыда. За то, что сам так испугался, — впервые в жизни испытал панический страх, парализовавший меня, лишивший воли и достоинства. И за то, что все мы тогда, словно овцы, молча дрожали, позволяя этой тщедушной татуированной сволочи проделать с нами все, что он захочет.

Картины той ночи жгли мою память, упрямо всплывая перед глазами, стоило хоть на секунду отвлечься от дел. И если начистоту — я чувствовал себя виноватым за все, что там случилось. Это ведь я притащил всех на запись. Я все организовал. А кончилось кровью и тем, что все мы оказались в дерьме. Отомстить этому Бесу ни малейшей возможности у меня не было. Все-таки это жизнь, а не кино. Не в милицию же было идти? Или убивать этого урода-уголовника, как, наверное, принято по их законам? И руки коротки, да и такие мысли вообще не надо себе позволять.

Так я маялся, пока не пришел к единственному решению, которое помогло немного унять стыд. Надо просто продолжить начатое дело, невзирая на бандитские угрозы. Записать этот чертов альбом будет единственным достойным ответом на отрезанные пальцы Ёсифа и мой сломанный нос. Другого выхода доказать себе, что остаюсь человеком — пусть даже и сдрейфил тогда ночью — я не видел.

Короче, я решил любыми путями собрать эти восемь тысяч и выкупить Алешу из кабалы. И, когда он будет свободен от уголовной «крыши», сделать запись, которую мы собирались. Реализовать пленки. И так как по всем подсчетам моя доля в этом случае не могла быть меньше восьми тысяч — то их хватит, чтобы вернуть долги людям. Сам я при этом ничего не зарабатывал, но это уже не важно.

Поезд, наконец, остановился на вокзале. Проводники распахнули двери, впустив в вагоны порцию августовского привокзального воздуха, который язык не повернется назвать свежим. Толпа пассажиров, одновременно запрудивших перрон, стиснула нас и поволокла вперед на площадь трех вокзалов. В жаркой сутолоке человеческого муравейника я беспокоился все сильнее.

— Ну что, берем такси? — спросил Алеша.

— Ты сначала дозвонись — к кому мы с тобой едем, — возразил я. — Вот две копейки, вон телефон-автомат…