Несмотря на то, что в поэме присутствовали элементы пародии по отношении к балладе Жуковского «Двенадцать спящих дев», Василий Андреевич сердечно радовался пушкинской шутке, он безоговорочно признал гениальность поэмы своего ученика.
Жуковский был в полном восторге от остроумной, блестящей, искрящейся весельем поэмы Пушкина. Взволнованный не менее его Александр Сергеевич написал на этом же портрете свой экспромт, адресованный Василию Андреевичу:
Пушкин очень дорожил портретом, подаренным Жуковским. С ним он никогда не расставался. Портрет – литография работы художника Ермолая Эстеррейха передает облик Жуковского лучшей поры его жизни. На нём основоположник русского романтизма выглядит романтически и загадочно.
На портрете, подаренном Пушкину, изображён поэт, который не похож на побеждённого. Да и на учителя он не похож. Он был «первым вдохновителем». Когда-то ещё в лицее Пушкин, обращаясь к Жуковскому, сказал: «Благослови, поэт!» И Жуковский не только «посвятил» его в поэты, предсказал ему великую славу, но и преподал ему пример рыцарственного, самоотверженного служения русской поэзии.
Надпись на портрете, сделанная Жуковским, принадлежит к числу классических произведений, вышедших из-под его пера. И она не так проста, как может показаться. Побеждённый… Но побеждённые так не пишут. Сколько здесь в каждом слове весёлой энергии и великодушной силы. Жуковский был «вдохновителем». Это его особенная роль в истории русской поэзии.
Этот портрет и сейчас висит над рабочим столом в кабинете последней пушкинской квартиры на Мойке. И дарственная надпись Жуковского, и пророческие строки «победителя-ученика» давно стали хрестоматийными.
Живые, творческие отношения двух поэтов сохранились навсегда, хотя и подвергались постоянным, непростым испытаниям.
Пушкину приходилось регулярно выслушивать житейские нравоучения и наставления Жуковского (пусть в шутливой, арзамасской форме). Жуковскому же нужно было считаться с самим фактом существования пушкинской поэзии. Мысль, что старший именно с этой поры всё больше уходит в переводы, как бы «не смея» сочинять при Пушкине, высказывалась неоднократно, и в этом, конечно, есть доля истины.
Жуковский был очень взволнован скандалом, который был связан с женой Пушкина Натальей Николаевной (1812–1863) и Жоржем Дантесом (1812–1895). Примечательно, что Василий Андреевич встал на сторону Натальи Николаевны.
Наталья Николаевна Гончарова
Жорж Дантес
Барон Геккерн
Он взялся быть посредником барона Луи-Якоба-Теодора Геккерна (1792–1884), приёмного отца Дантеса. 9 ноября 1836 года Жуковский пришёл с этим предложением к Пушкину, который твёрдо отказался встречаться с Дантесом. Жуковский, тем не менее, не стал давать ответа Геккерну и всячески упрашивал поэта одуматься. От всех сторон скандала он упорно добивался прекращения дела и молчания обо всём случившемся, но Пушкин категорически отказался следовать советам Жуковского.
В сердцах Василий Андреевич писал: «Хотя ты и рассердил и даже обидел меня, но меня всё к тебе тянет – не брюхом, которое имею уже весьма порядочное, но сердцем, которое живо разделяет то, что делается в твоём».
27 января 1837 года Жуковский услышал о смертельном ранении Пушкина. Узнав от доктора Арендта, что смерть неминуема, он поехал к раненому поэту. Когда на следующий день Пушкин прощался с близкими и друзьями, Жуковский смог только поцеловать ему руку, не в силах вымолвить ни слова.
Далее он отправился во дворец спасать бумаги поэта и попытаться помочь секунданту Пушкина Константину Карловичу Данзасу (1801–1870).
Пушкин умер 29 января 1837 года, в день рождения Жуковского. В последнюю ночь Пушкина у его постели сидел Владимир Иванович Даль (1801–1872), а Жуковский ожидал в соседней комнате. После выноса тела Жуковский опечатал кабинет поэта своей печатью.
2 февраля Жуковский известил, что государь повелел ему, а не Данзасу проводить тело Пушкина для захоронения.
7 февраля Жуковский перевёз архив Пушкина для разборки себе на квартиру, где его встретил глава тайной полиции при Николае I и управляющий III отделением Леонтий Васильевич Дубельт (1792–1862), и официально передал бумаги на хранение в отдельной комнате, которую опечатали они вдвоём.