Знаменитые русские о Риме

«Лучшие годы молодости я прожил в Италии. Жил там вынужденно и томился по России, куда вернуться было нельзя. Томился, и все же – как теперь, с отдаленья вижу – был счастлив. Это очень много – сказать самому про себя: был счастлив. А когда, потрепав-побросав, судьба опять увела меня за отечественные пределы и когда, после лет жизни тяжкой, душу повытрясшей, захотелось закусить бочку дегтя ложкой меда, – решил испробовать старого лекарства: среди серых олив – макарон итальянских на античном блюде. Вкус их остался в памяти, как вкус поцелуя у того, кто целовал – любя, как аромат духов на пожелтевших строчках в узком конверте. Макароны-поцелуи-духи… такие несхожие образы, а понимающий поймет: нас единомышленников, италофилов, немало… Я прожил в Риме восемь лет; так долго подряд не жил нигде, кроме провинциального города, в котором родился и юношей жил – до университета. Казалось бы – здесь мой дом, – если есть у меня дом где-нибудь… Я жил в Риме жизнью обывателя, интересами города и страны, как свой, не как чужестранец… Но по той светочувствительной пластинке, которая запечатлевала светотени Рима, по той тонкой мембране, которая записывала оттенки его шумов, – жизнь иная, родная, нашенская била в студеную зиму березовым поленом. И уже невозможно вернуть прежнюю восприимчивость. Стали мы страшно мудрыми житейски и страшно неотзывчивыми на внешние впечатления. Рим такой ласковый, такой простосердечный в своем историческом величии. А мы так глубоко заглянули в будущее и увидали в нем такого зверя, что ласке уже не верим и над историей смеемся… И лишь сегодня в первый раз остановился в отеле – как чужой, любопытный, приезжий. Понял сразу: я действительно чужой, совсем посторонний и лишний здесь человек! В высоких переулках Людовизи, где также жил когда-то, одиноко и прекрасно, – теперь смутился и запутался. Ночью вышел к площадке на Тринита деи Монти, спустился к площади, к каменной затонувшей лодке; на эту лестницу я взбегал одним духом лишь десять – пятнадцать лет назад; сейчас меня утомил даже спуск. У „Араньо“ сажусь за мой столик… Все лакеи – те же; их пощадила война. Но все поседели. Один подходит, улыбаясь, приветствует: точно вчера видел в последний раз. Пожалуй, это единственное, что порадовало по-настоящему: признанье и привет лакеев „Араньо“, знаменитого политического кафе, в котором я восемь лет подряд бывал ежедневно. Когда зажглись огни, из обычной норы под расписным потолком вылетела обычная летучая мышь и принялась кружить свои обычные круги. Так кружит и так будет кружить под потолком десятки лет… Но за завтрашний день Пантеона – поручусь ли я? Может быть, мальчишка, которому я дал сегодня два сольди, – завтра обратит Рим в новые руины?»

М. А. Осоргин. Там, где был счастлив.

1923. Париж, 1928, с. 96–99.