Оценить сознательно ненависть человека очень сложно, за ней скрываются неизведанные пространства — бессознательная реализация степени и направленности этой ненависти. На первый взгляд это кажется нелепым, потому что ненависть Грегора не была бессознательной, напротив, она проявлялась довольно бурно. Было бы натяжкой говорить, что его угрозы и оскорбления не принимались всерьез или что среди людей этого класса побои не обязательно свидетельствуют о лютой ненависти. Но, если мы допустим, что он действительно искренне ненавидел свою бывшую любовницу, возникает вопрос: была ли его сознательная ненависть настолько сильна, чтобы он мог совершить убийство? Мы этого не знаем. Все, что нам известно, — это то, что Грегор не совершал убийства. Я же хочу здесь подчеркнуть, что именно отголоски этой ненависти в бессознательном людей и ее интенсивность повлияли на суд и привели к вынесению неверного приговора. Но не будет ли абсурдным предполагать, что ненависть Грегора к Джулиане, пусть даже настолько сильная, что он подумывал об убийстве, стала решающим фактором для его осуждения? Как могли судьи и присяжные узнать о том, что происходило у Грегора в бессознательном? Ответ заключается в том, что их бессознательное узнало о бессознательных или частично сознательных процессах обвиняемого по некоторым признакам и отреагировало на них так, словно они были доказательствами его вины. Судья и присяжные смотрели на тайные мысли, желания и импульсы как на реальные поступки. Они среагировали на выражение ненависти подсудимого уравниванием психологической и фактической реальностей. Я вполне серьезно настаиваю на том, что бессознательное восприятие психической реальности составляет важный этиологический фактор судебных ошибок. Истинная природа общения на уровне бессознательного, феномен, охотнее всего сравниваемый с инстинктивным знанием, присущим животным, остается все такой же непознанной.
Случай дубильщика Грегора Адамсбергера оказался более показательным, чем мы предполагали, так как, рассмотренный с аналитической точки зрения, он может указать нам на многие опасности, связанные со случайными фактами. В данном случае против обвиняемого было множество улик, ценность которых как доказательств зависела от времени, возможности и мотивов. Мы знаем, что их важность была усилена тем скрытым обстоятельством, что судьи усмотрели бессознательное желание Грегора убить Джулиану. Все, кто интересовался этим делом, не могли не задать вопрос: «Но разве сам Адамсбергер не сказал, что в вечер убийства Джулиана говорила ему о своем свидании с любовником, сыном булочника Кунцем?» Позже Грегор также показал, что Джулиана рассказывала ему о частых встречах с Кунцем в садовом домике его родителей. В тот вечер она также должна была с ним встретиться. Это была вполне определенная и недвусмысленная информация. Как ею воспользовались? Судья, обвинитель и присяжные не могли сказать, что они этого не знали. Но они не обратили на это внимания. Конечно, они могли сказать, что история Адамсбергера звучала неправдоподобно. То, что говорит подозреваемый, всегда воспринимается с недоверием, а в данном случае звучало просто фантастически. Учитывая личность Кунца, его репутацию и тот факт, что никто не знал о его отношениях с женщиной, случайно оказавшейся вдвое его старше, подозрениям Грегора не поверили бы, даже если бы у юного булочника не было хорошего алиби. Спокойное отрицание Кунца сделало эти странные сексуальные отношения еще менее вероятными. Когда выяснилось, что Грегор говорит неправду, его подозрения относительно Джулианы и Кунца «оказались» совершенно ложными. Ведь он говорил о письме, переданном сыном Джулианы Кунцу, в котором она просила у него денег, и еще добавил, что Кунц выругал ее за неосторожность. Все это явно было придумано.