Знаменитые судебные процессы

Светский суд — это англичане. И костер, сложенный здесь, в центре кладбища, делает слова Гийома Эрара еще более весомыми.

— Вы тратите много сил, чтобы ввести меня в соблазн, — отвечает Жанна.

Но на этот раз в ее голосе больше почали, чем вызова. Она молчит, затем, ко всеобщему изумлению, произносит:

— Я сделаю то, чего вы хотите.

И тут же некто Жак Кало, секретарь английского короля, вытаскивает из своего рукава лист бумаги, па котором написано семь или восемь строк. Значит, текст отречения был заготовлен, и заготовлен англичанами!

Жанна, кажется, отступает. Переменит ли она решение? Господин Эрар не дает ей на это времени. Он кричит, вдруг обращаясь к ней на ты:

— Сейчас же подпиши или погибнешь в огне!

Жанна едва слышно говорит, что да, она предпочитает подписать, чем быть сожженной. Но добавляет, что не умеет пи читать, ни писать.

Тогда господин Эрар читает вслух небольшой текст, гласящий, что Жанна отрекается от всего содеянного ею. Она повторяет слово за словом отречение, и ее руку держат, когда она ставит крест вместо подписи. Да, она согласна с обвинением в ереси. Никаких голосов она никогда не слышала. Мужской костюм больше не наденет.

Но тут происходит нечто невероятное. Произнося формулу, Жанна вдруг разражается смехом.

На трибуне английские сановники задыхаются от ярости. Кое-кто даже выхватил шпаги, угрожая епископу Кошону, они кричат, что это предательство: Жанна ускользнула от них потому, что ей пообещали свободу в обмен на отречение. Кошон вносит успокоение; она никуда от них не уйдет.

— Поскольку ты произнесла спасительные слова раскаяния, — говорит Кошон Жанне, — мы осуждаем тебя на вечное заключение, на хлеб горести и воду Отчаяния, дабы ты оплакивала содеянное тобою и не могла бы вновь совершить то, в чем ныне раскаялась.

Жанна бледнеет. Значит, все, чего они хотели, — это унизить ее, заставить отречься. Конечно, они не могут теперь сжечь ее, раз она отреклась, но всю оставшуюся жизнь ей предстоит провести в тюрьме!

Англичане в свою очередь взбешены: не за тем организовали и оплатили они этот процесс, не за тем выкупили Жанну у союзников за десять тысяч золотых экю, чтобы она так легко отделалась! Она должна быть сожжена!

Возвратившись в камеру, Жанна, как и обещала, надела женское платье. Но вот на третий день, 27 мая, она снова в мужском костюме. Что же произошло? Все это кажется абсурдным. А объясняется очень просто.

Жанна по-прежнему пленница англичан и находится под их охраной. Значит, достаточно вынудить ее снова надеть мужской костюм, чтобы объявить еретичкой. Так она сама обречет себя на костер. Именно это и произошло, и в понедельник 28 мая суд снова собрался в камере Жанны.

— Почему вы вновь надели этот мужской костюм? — спрашивает Кошон.

Жанна на секунду задумывается;

— Я надела его, потому что, находясь среди мужчин, приличнее носить мужской костюм, нежели женское платье. И еще я его надела потому, что обещанное выполнено не было.

Это но совсем так.

Стражники попросту отняли у нее женское платье. Некоторые даже утверждали, что какой-то английский сановник пытался изнасиловать Жанну в ее камере и тогда она вновь потребовала мужскую одежду, считая, что будет чувствовать себя в ней более защищенной. Все это очень походило на провокацию.

Но Жанна обо всем этом не рассказывает. Из целомудрия, несомненно. И еще потому, что она уже смогла за эти несколько дней овладеть собой.

Кошон безжалостно настаивает:

— Разве не отреклись вы? И не обещали, в частности, не надевать больше мужского костюма?

— Лучше умереть, чем жить в кандалах. Но если мне позволено будет пойти к мессе, если с меня снимут кандалы и поместят под женский надзор, я буду послушной и подчинюсь воле церкви.

Епископ не собирается отвечать. Он довел до конца фарс религиозного процесса и теперь уступает место своим английским хозяевам; сюда он явился лишь нанести последний удар. Впрочем, кое-что его все-таки беспокоит.,

— Скажите, а после отречения вы слышали голоса?

— Да, — отвечает Жанна, — и господь передал мне, что скорбит о предательстве, которое я совершила, согласившись отречься, чтобы спасти свою жизнь, и я проклинаю себя за это.

Епископ в ярости.

— Однако же вы, стоя на трибуне перед нами, вашими судьями, и перед народом сказали, что отрекаетесь и что лгали, когда хвастались, будто слышали голоса.

Жанна лишь повторяет уже сказанное и пользуется последней возможностью бросить в лицо своим судьям:

— Я сделала это из страха перед костром! Но лучше умереть, чем жить в тюрьме, Я ничего не совершила против бога, как и против веры, и, когда меня заставили отречься, я не сознавала, что делаю!

Это последние слова Девы.

Те слова, которые скажет напоследок Кошон, внушают ужас. Англичане недвусмысленно дали ему попять, что хотят поскорее покончить со всем этим делом. Оки здесь, за дверью, они ждут. И, выйдя из камеры, Кошон направляется к графу Уорвику.

— Прощайте! — говорит он, проходя мимо графа. — Дело сделано. Устройте встречу потеплее.

«Устройте встречу потеплее» —'последние слова епископа, слова чудовищные. Он обрек Жанну на костер.

Через день ее сожгли.