Знаменитые судебные процессы

Брианкур сделал вид, что снимает обувь. Он хоть и был напуган, но все же хотел узнать, на что способна Бренвилье. Но когда она вновь велела ему поторапливаться, он не выдержал: «Что я вам сделал, жестокая, почему вы хотите моей смерти?» И тут Бренвилье кинулась ему на шею, цепко обвивая руками; в ту же минуту из камина вышел Сент-Круа. Но Брианкуру удалось отбиться, Сент-Круа убежал. А Бренвилье и здесь не растерялась. Она бросилась к шкатулке с ядами. Она призывала смерть, каталась по полу, умоляя Брианкура сжалиться над пей. Только ценой жизни она может искупить свое преступление. Брианкур не выдержал. Теперь Он умолял маркизу, заклиная се не губить себя.

Два дня спустя, когда молодой человек еще не успел прийти в себя от пережитых волнений, он вновь подвергся нападению: во время прогулки в него дважды стреляли из пистолета. Он не видел, кто стрелял, но стреляли довольно метко — одна из пуль насквозь пробила его шляпу. Даже сейчас, когда Брианкур заканчивает свой рассказ перед судьями высшей палаты парламента, его пробирает дрожь.

Брианкур дает свои свидетельские показания в течение тринадцати часов, и все это время Бренвилье сохраняет ледяное спокойствие. В конце концов Брианкур поворачивается в сторону той, которую так сильно любил:

— Я не раз предупреждал вас, мадам, что ваше сладострастие, ваша жестокость до добра не доведут. Я говорил вам: ваши преступления погубят вас.

Молодой человек теряет контроль над собой. Он заливается слезами. В ответ — хлесткое оскорбление:

— Вы — ничтожество, как вы можете так распускаться перед этой публикой! Что за малодушие!

Присутствующие ошарашены. Совершенно подавленного Брианкура уводят. Что он ждал от этой женщины? И что сейчас скажет ее защитник? Ни для кого не секрет, что Людовик XIV сам дал указание судьям: положение в обществе маркизы де Бренвилье не должно приниматься во внимание при рассмотрении ее ужасных преступлений.

Кольбер также довел до сведения высокого суда, что он считает обвиняемую «страшной преступницей». Тем не менее господин Нивель, адвокат Бренвилье, твердо решил доказывать невиновность своей подзащитной. И вот 15 июля 1676 года при первых же фразах его защитительной речи зал суда высшей палаты парламента вновь взбудоражен.

Может, это объясняется красноречием адвоката? Или красотой подсудимой, чье фарфоровое личико освещает пара огромных фиалковых глаз? Но только публика проникается вдруг глубоким сочувствием к этой преступнице, похожей на невинную девушку.

— Тяжесть преступлений, в которых обвиняется моя подзащитная, и ее высокое положение в обществе требуют представления совершенно бесспорных доказательств, — громогласно заявляет метр Нивель. — Доказательств, выдерживающих, так сказать, проверку при свете дня!

Адвокату удается разжалобить судей, но ведь остаются еще свидетели, остаются показания камердинера Лашоссе, который был колесован и обвинения которого в адрес Бренвилье носят столь категоричный характер. А главное — эта исповедь, написанная рукой самой маркизы.

Тем не менее адвокат не признает себя побежденным и принимается за гражданских истцов.

Что касается свояченицы госпожи Вёв д'Обре, которая обвиняет Бренвилье в убийстве мужа, то она слишком впечатлительна, слишком возбуждена, чтобы ей можно было верить, утверждает метр Нивель.

Странный поворот. Теперь уже жертвы предстают в качестве обвиняемых. Ведь в соответствии с показаниями Брианкура, Бренвилье намеревалась отделаться от свояченицы, и только его вмешательство предотвратило эту новую попытку отравления. Что за важность! Метр Нивель решил использовать все средства и даже попытался оспорить одно из самых серьезных вещественных доказательств: знаменитую шкатулку, найденную в особняке Сент-Круа. Известно, что именно Сент-Круа свел свою любовницу Бренвилье с Глазером, аптекарем, занимавшимся приготовлением ядов, — ядов, которые парижане назвали порошками для наследников! Напомним, что в шкатулке были обнаружены флакончики с ядами, долговые расписки маркизы и компрометирующая переписка между Бренвилье и Сент-Круа.

— Я убежден, — настаивает метр Нивель, — что записка Сент-Круа была написана сначала, а флаконы с ядами положены в шкатулку уже после этого… Что же остается в таком случае? Письма, в которых нет никаких упоминаний о ядах, да долговые обязательства. Неужели их можно рассматривать как доказательства?

Сила убеждения метра Нивеля настолько велика, что она заставляет усомниться в обвинениях. Но и это еще не все. Адвокат обращается теперь к исповеди, в которой маркиза сознается во всех своих преступлениях.

— Этот документ ни в коем случае нельзя было зачитывать публично, — заявляет он, — бумаги такого рода носят строго секретный характер и разглашаться не должны, ибо это — нарушение религиозных таинств.

Он напоминает, что в соответствии с заявлениями его подзащитной эти признания были сделаны в состоянии некоего умопомрачения, в минуту безумия, и потому не могут рассматриваться как имеющие силу,