Знаменосец «Черного ордена»

Керстен встретил Гиммлера около дома и попросил быть дружелюбным и великодушным по отношению к Мазуру; это, сказал он, ваш шанс восстановить честь Германии и – пока еще есть время – показать всему миру, что на место прошлых репрессий и жестокости пришла, наконец, новая гуманная политика. Керстен знал, что такой аргумент непременно найдет отклик у Гиммлера, желавшего выглядеть человечным. Гиммлер заверил Керстена, что на данный момент больше всего хочет достичь какого-нибудь соглашения с евреями.

Впервые с тех пор, как он пришел к власти, Гиммлер встретился с евреем на равных. Он официально поприветствовал Мазура и сказал, что рад его видеть¹. Затем они сели, и Гиммлер начал пространно объяснять отношение режима к евреям как к инородцам, не преминув пожаловаться, что разработанную им эмиграционную политику, которая, по его выражению, «могла принести ощутимую выгоду евреям», саботировали другие государства, которые «их не принимали».

Мазур имел солидный опыт в ведении переговоров. К Гиммлеру он приехал, чтобы добиться определенной цели, и был очень спокоен и собран. Лишь изредка Мазур вставлял короткие замечания, когда заявления Гиммлера становились слишком уж безапелляционными. Но когда Гиммлер заявил, что в действительности концлагеря были учебными центрами, где в случае заболевания люди получали соответствующее лечение, Мазур не выдержал и напомнил рейхсфюреру о совершавшихся там преступлениях.

«Признаю, что такие вещи иногда случались, – невозмутимо согласился Гиммлер, – но я наказывал виновных».

Затем он посетовал, что союзники использовали Бельзен и Бухенвальд в пропагандистских целях, хотя он «передал их союзникам согласно договоренности». Гиммлер заявил:

«Когда я освободил 2700 евреев и позволил им уехать в Швейцарию, газеты утверждали, будто я отпустил этих людей только для того, чтобы обеспечить себе алиби. Но мне не нужно алиби! Я всегда делал только то, что считал правильным, что было необходимо для моего народа. И за это я готов ответить. За последние десять лет ни на кого не вылили столько грязи, сколько на меня, но я никого за это не преследовал. Даже в Германии любой человек может сказать обо мне все, что захочет. А вот иностранные газеты начали против меня злобную клеветническую кампанию, которая вряд ли способна вдохновить меня и дальше передавать вам лагеря в целости и сохранности»².

Мазур настаивал на немедленном освобождении всех оставшихся в живых евреев и на прекращении эвакуации лагерей. Но едва только Гиммлер узнал, каковы будут условия соглашения, он снова начал колебаться, явно не желая брать на себя какие-либо конкретные обязательства. Мазуру даже пришлось ненадолго уединиться с Шелленбергом в соседней комнате, чтобы определить дальнейшую стратегию переговоров. Поскольку они встречались накануне, Шелленберг отлично знал, что нужно Мазуру, и им было проще договориться без Гиммлера. Рейхсфюрер же уступил, только оставшись наедине с Керстеном, который буквально вырвал у него обещание выполнить заключенный в прошлом месяце договор об освобождении из Равенсбрюка тысячи еврейских женщин под предлогом того, что они якобы имеют польское происхождение. Но Гиммлер по-прежнему боялся, что Гитлер узнает о его действиях.

Под конец Гиммлер попытался оправдать действия нацистов, перечисляя, что принесло их владычество народу Германии и населению оккупированных стран. Преступлений стало меньше, сообщил он, никто не голодает, у всех есть работа. Гитлер, сказал он, единолично решил противостоять коммунистам, и его поражение принесет в Европу хаос. Только тогда американцы поймут, что они натворили. В целом Гиммлер казался встревоженным, колебался, уклонялся от конкретных обещаний; он лишь в общих чертах говорил о сложившейся ситуации и о своих гуманных поступках и наотрез отказался обсуждать действия, которые Шелленберг и Брандт намеревались предпринять от его имени. Встреча закончилась около пяти часов утра, и Керстен вышел с Гиммлером на улицу для более обстоятельного разговора один на один.

Именно тогда Гиммлер неожиданно спросил:

«У вас есть выход на Эйзенхауэра или на западных союзников?»

Получив отрицательный ответ, Гиммлер поинтересовался, не согласится ли Керстен отправиться к Эйзенхауэру, чтобы предложить от его имени прекратить боевые действия против Германии и продолжить войну только против русских.

«Я готов уступить победу западным союзникам, – заявил Гиммлер. – Мне нужно только выиграть время, чтобы разгромить русских. Я все еще могу это сделать, если получу технику и боеприпасы».