Знаменосец «Черного ордена»

Гиммлер явно продолжал воображать себя верховным командующим германской армией, и Керстен поспешил возразить, что подобные предложения вряд ли являются прерогативой рейхсфюрера и что перед ним стоит совсем другая задача, а именно обсуждение условий мирного договора. Затем, еще раз удостоверившись, что голландские города и дамба останутся целы и невредимы и что Гиммлер сделает все возможное, чтобы предотвратить кровопролитие в Скандинавии, Керстен заговорил о других вещах. С помощью одной лишь настойчивости он добился от своего пациента всего, что тот был в силах сделать; теперь Гиммлера ждал Шелленберг, чтобы отвезти в Гогенлихен. Там должна была состояться встреча с Бернадоттом, который непременно хотел переговорить с Гиммлером перед отъездом на север.

Возле машины рейхсфюрер протянул руку своему массажисту и поблагодарил за все, что он сделал. Гиммлер как будто знал, что они никогда больше не встретятся. «От всего сердца благодарю вас за помощь, которую вы оказывали мне все эти годы. Я беспокоюсь о своей несчастной семье», – добавил он неожиданно, затем попрощался и уехал с Шелленбергом³.

В Гогенлихен они прибыли в шесть часов утра и позавтракали вместе с Бернадоттом, который накануне вечером специально приехал из Берлина, чтобы встретиться с Гиммлером⁴. Бернадотт торопился и хотел лишь добиться разрешения Гиммлера на освобождение скандинавских заключенных, которых Красный Крест собрал в Нойенгамме. Но Гиммлер не дал своего согласия, заявив, что «паутина лжи», сплетенная пропагандой союзников вокруг Бельзена и Бухенвальда, заставила его изменить свое решение и что он приказал эвакуировать весь Нойенгамм.

«Меня до глубины души возмущает мысль о том, – сказал Гиммлер Бернадотту, – что этот лагерь, который, на мой взгляд, находится в идеальном состоянии, может послужить поводом для новых бессовестных обвинений. Меня уже давно ничто так не огорчало, как публикации в западной прессе по поводу лагерей».

Бернадотт обратил внимание, что Гиммлер выглядит усталым и нервным. У него был измученный вид; когда же Бернадотт сказал ему об этом, он ответил, что не спал уже несколько ночей. «Казалось, он утратил способность подолгу оставаться на одном месте и теперь мечется из стороны в сторону, давая выход своей тревоге и беспокойству». Ел Гиммлер с жадностью, а при разговоре постукивал ногтями по передним зубам – признак нервного напряжения, как объяснил Шелленберг, отведя Бернадотта в сторону. Рейхсфюрер легко согласился на эвакуацию женщин из Равенсбрюка и на перевозку скандинавов в Данию, где они должны были оставаться под контролем гестапо. Эта процедура, кстати, должна была начаться уже на следующий день, так как Бернадотт уже договорился с датской стороной об обеспечении транспортом.

Гиммлер действительно был вымотан до предела, так что спрашивать Бернадотта о том, не передаст ли он сообщение Эйзенхауэру, пришлось уже Шелленбергу, однако посланник отказался от этого поручения. «Гиммлеру следовало взять судьбу Германии в свои руки еще после моего первого визита», – ответил он.

Затем Шелленберг проводил Бернадотта на аэродром и вернулся в Гогенлихен, «исполненный глубокой грусти». Не успел он, однако, отправиться спать, как его вызвал к себе Гиммлер. Рейхсфюрер лежал в постели, и вид у него был самый несчастный. На вопрос Шелленберга, что случилось, он ответил, что чувствует себя больным. Несмотря на это, Гиммлер все же решил отправиться в Вюстроу.

По пути машина рейхсфюрера часто останавливалась, пропуская колонны войск или застревая в толпах беженцев, наводнивших дороги. «Мне страшно думать о том, что нас ждет», – сказал Гиммлер, глядя в окно. Перед самым Вюстроу их атаковал летящий на малой высоте самолет, но им удалось спастись. Поужинав, они проговорили до самой ночи. Гиммлер мечтал об образовании партии национального единства, не обремененной диктатом Гитлера.

В воскресенье 22 апреля Гитлер, безвылазно сидевший в своем бункере и руководивший воображаемыми войсками на уже занятых врагом территориях, наконец решил, что останется в Берлине. Советские войска уже вступили в пригороды, и к фюреру в его бетонной могиле присоединился Геббельс с женой и шестью детьми. Словно разгневанный бог в приступе жалости к самому себе Гитлер бушевал и поносил мир, который его предал, и изменников, которых он пригрел на груди. Пусть они бегут на юг, кричал фюрер, он умрет в столице, вместе со своими верными друзьями!

В эти часы Гиммлера не было рядом с фюрером. В спешке покинув Вюстроу, к которому тоже подступали передовые части советских войск, он не поехал в Берлин, а вернулся в Гогенлихен, куда ему позвонил по телефону Фегелейн, чтобы сообщить о решении Гитлера. По его словам, Гитлер обвинял Гиммлера и СС в том, что они бросили его в беде.

Свидетелями этого разговора оказались Готтлоб Бергер и Гебхардт, поэтому сообщение задело Гиммлера особенно сильно. К несчастью, рядом не оказалось Шелленберга, чтобы помочь ему умным советом.