Знаменосцы

Среди всадников появился Хома Хаецкий. Весь запыленный, будто только что от молотилки. Вспотел, ватник распахнул. На погонах, вшитых в плечи ватника, толстым слоем осела серая пыль. Едва заметно краснеют под ней старшинские «молотки».

Уже около месяца Хома старшинствует. Васю Багирова взяли в полк, к знамени. В горах Вертешхэдьшег погибло несколько знаменщиков, и Багиров в числе других ветеранов-сталинградцев заменил погибших. А в роте его заменил Хаецкий. Кому ж было занять освободившуюся должность, как не старшему ездовому, как не герою Будапешта? Командир роты назначил, а замполит Воронцов, узнав об этом, сказал:

— Добро. Поздравляю вас, Хаецкий… Теперь вы развернетесь.

Сейчас Хома как раз разворачивался. Раздобыл для роты хозяйство большее, чем было раньше. Вышколенный Багировым, уверенно гнул свою старшинскую линию. Маковею покоя не давал. Хорошо, что глазастый — все видит… Вот и сейчас, поравнявшись конем с Маковеем, он говорил телефонисту:

— Когда остановимся, Маковей, то мы сядем ужинать, а твоя ложка пусть немножко отдохнет… Раньше всего сведешь коня в ветлазарет. Засекся ж!

«И откуда ты это знаешь, чортов «допиру»! Ведь конь даже не хромает!» — подумал Маковей и начал защищаться.

— Я промыл, забинтовал…

— Знаю, чем ты промыл… Мочой! А здесь нужен ихтиол. Пора уже тебе понимать в медицине. Сделаешь, как сказано, и доложишь.

— Слушаюсь, — буркнул телефонист.

— А сейчас — гони!

Некоторое время они ехали молча. Жеребчик Хомы, несмотря на то, что с него клочьями падало мыло, прижимал уши и упрямо, по-собачьи щелкал зубами на маковейчикова коня.

Далеко впереди, за едва различимой головой колонны, садилось солнце. Ребристые облака вдоль горизонта раскалились, стояли словно золотые горы. Протянулись друг за другом неподвижными светлыми кряжами. Одни совсем близко, другие за ними, иные еще дальше, будто пошли куда-то на край света. А между этими чистыми золотыми хребтами в пылающем просторе купалось солнце. Затопило румяным сиянием всё вокруг себя, охватило полнеба пылающими стожарами.

Роман закурил, посмотрел на солнце, потом на товарищей. Хаецкий и Маковей уже, кажется, забыли о своем резком разговоре: ехали плечо к плечу, устремив взгляды на закат.

Все трое притихли, завороженные чарами этого ясного весеннего вечера.

— Заходит, — наконец, задумчиво произнес Хома. — Где оно заходит, Маковей?

— За Веной, может быть… Нет, Вена левее и Братислава левее. За Прагой заходит, за золотой Прагой…

— Почему — золотой?

Телефонист задумался: в самом деле, почему?

— А почему — Злате Моравце? Народ так назвал: Злате Моравце, Злата Прага. Сегодня на станции, когда я с конем возился, мне два чеха помогали. «Торопитесь говорят, пан-товарищ, вызволять нашу Злату Прагу. Там на вас вельми чекают».

Грохот подвод, гул моторов, ржанье коней — все звучало теперь значительно громче, чем днем. Звонкие вечерние поля будто подхватывали и усиливали шум похода. Справка и слева по степи всюду шли войска. Все словацкие дороги сегодня запылили на запад. И оттуда, с параллельных дорог, звонкий весенний вечер доносил до Маковея — через луга, через озера! — музыку моторов, которая час тому назад еще не была слышна.

Парню припомнились осенние дожди-туманы где-то у Тиссы… Долгие-предолгие ночи, топкие черные поля… Хриплые команды, тонущие в седой мороси… Там даже звук собственного голоса, отяжелевшего от сырости, падал в нескольких шагах от тебя… А сейчас… Как громко и звонко вокруг! Весна… Маковею кажется: если он сейчас запоет, то услышат его аж на самом Днепре… По голосу узнают девчата: наш Маковей! Где-то на Дунае поет, а в Орлике слышно!

А на западе солнце неутомимо возводило свои величественные сияющие здания, воздвигало из золотых туч города с башнями, соборами, кучерявыми садами. И все это светилось изнутри, разгораясь все сильнее.

— Вы видите: город в облаках! — взволнованно крикнул Маковей товарищам. — Смотрите, какой он золотой! Раскинулся в тучах дворцами, башнями, садами… А среди них — волны, волны, волны, как флаги. Плывут, переливаются, летят…

Зрелище захватило всех. Но в этих призрачных сооружениях каждый видел свое. Хоме рисовался гигантский золотой трактор, вставший на дыбы над закатом. Роман уверял, что то гиганты-кузнецы стоят с молотами над огромной наковальней и куют. А Маковей настаивал на своем: это город.

— Ну как вы его не видите? Кто знает, — может, это Прага? Может, она и в самом деле золотая?

В его широко открытых глазах горели радужные переливы далекого неба.

— Где-то там нас ждут!

Солнце зашло, степные озера потускнели и стали тёмнокрасными, словно запеклись. Седые волокна легкого, прозрачного тумана поплыли оврагами, пологими балками, густо усыпанными холмиками кротовых подземных поселений. Сзади в колонне кто-то радостно призывал товарищей посмотреть вверх: высоко над войсками летели на север журавли.

— Смотри, как дисциплинированно летят, — заметил, задрав голову, Хома. — Даже дистанцию соблюдают!

II

Старшинствовать Хаецкий начал с наступлением весны.