Знамя, 2008 № 08

Алексей Дидуров (1948 - 2006) был, безусловно, харизматической личностью, постоянно находящейся в центре внимания; он создал в глухом застойном 1979 году легендарное рок-кабаре, где выступали Виктор Цой, Майк Науменко, Юрий Шевчук, Александр Башлачев, Булат Окуджава и многие-многие другие знаковые фигуры, воспитал десятки достойных поэтов, написал множество песен (в том числе и незабываемый шлягер “Когда уйдем со школьного двора”). То есть абсолютно состоялся как личность, организатор, лидер неформального творческого коллектива. Об организаторских способностях Дидурова, его приключениях и похождениях, возлюбленных и женах ходили и до сих пор ходят легенды. Важно, что при этом он не разбазарил свои недюжинные литературные способности и сумел (усилия в этом деле все-таки нужны!) состояться как поэт. Не “проклятый поэт”, как пишет автор предисловия Дмитрий Быков, не великий поэт (как наверняка напишет кто-нибудь другой). Как поэт. Эпитеты в данном случае необязательны.

Дидуров при жизни (особенно в постсоветскую эпоху) был достаточно известным литератором, он печатал стихи в престижных “толстых” журналах, в частности, “Новом мире”, “Дружбе народов”, “Волге”, как публицист регулярно выступал на страницах “Огонька”, старой мальгинской “Столицы”, в других изданиях. Выпустил пять сборников стихов. Его книга прозы и поэм “Легенды и мифы Древнего Совка”, согласно рейтингу журнала “Огонек”, в 1995 году вошла в десятку лучших книг России. Словом, вниманием этот талантливый и энергичный человек, конечно, обделен не был. Несмотря на то что долгие годы он существовал в андеграунде, основные свои стихи он успел увидеть опубликованными.

Очень точно о поэте написал на сайте http://www.bard.ru/article/19/36.htm известный прозаик и публицист Леонид Жуховицкий: “Если Алексея Дидурова назовут неудачником, это будет чистая правда… …Если Алексея Дидурова назовут счастливчиком, это тоже будет чистая правда”. Лирический герой Дидурова абсолютно экзистенциален - это человек, понимающий, что земная жизнь это и есть ад, но в аду он умудряется быть счастливым (“и в раю моего / Беспросветного ада). Поэт совершенно не чурается жутковатого быта (“диких коммунальных нор, / Откуда шаг до нар”), более того - он дорожит этим бытом, этой треклятой советской и постсоветской чернухой (она тоже жизнь и тоже любовь!) и даже воспевает ее, как, например, в замечательной поэме “Рождение, жизнь и смерть сонета”: “…я потому и жил, / и жив, что из меня тянули жилу, / и тянут кто-нибудь зачем-нибудь / и как-нибудь - и тянется житьишка, / а не тянули бы - глядишь, и крышка, / о чем и ты, читатель, не забудь”.

При этом Дидуров как истинный поэт очень явственно чувствовал приближение кончины, видимо, сама жизнь диктовала ему трагические строки: “В переулке, где мы отлюбили, / Тишины стало больше и мглы. Постояли, пожили, побыли, / Разошлись за прямые углы”. Или еще более конкретно в суггестивном и горестно-лаконичном стихотворении “Ровесникам” - “Когда-то были мы. Теперь нас нет”.

Что за этими словами? Смерть, пустота? Для кого угодно, но только не для Дидурова. У него, как мы заметили, все рядом. И уже в стихотворении “Старый рок”, опубликованном в книге, читаем самоироничные, печальные и легкие одновременно, невероятно дидуровские стихи: “Мы проиграли, ну так что ж! / Наш финиш разве не хорош?”

Какие же выводы? Выводы жизнеутверждающие. Мы проиграли, но это не страшно. Важно, что мы играли. Нас нет, но мы все-таки есть. Все по проверенным классическим пушкинским канонам - “Нет, весь я не умру”.

Вот так все переплелось в поэзии Алексея Дидурова: жизнь и смерть, андеграунд и номенклатура (одно время он умудрился быть секретарем Союза писателей Москвы), высокий стиль, жаргонная и обсценная лексика, протестные рок-интонации и нежнейшая лирика, влияние (нередко взаимовлияние) самых разных поэтов (от Слуцкого и Евтушенко до Ряшенцева и Башлачева) и собственный, ни на кого не похожий голос. На этих социально-культурных изломах и пересечениях и выкристаллизовался поэт. Поэт, мастер, улавливающий абсолютным музыкальным слухом тончайшие нюансы слова.

Здравствуй, мое искаженье, сезамский близнец!

Эк мы: из склепа - да в смежную комнату смеха:

Вот и пузец не влезец в молодецкий куртец,

Вот нас и оттепель мочит в торец, наконец, -

Шепчешь: “Эпоха!” - “Э, плохо…” - читаю, как эхо.

Дидуров, верный сын центрового московского двора, “введенный им во дворянство” (Окуджава), аккумулировал в своем творчестве просторечный и бытовой городской словарь, переработал его, и опоэтизировал, и вернул назад - своему читателю и слушателю.

В приведенной выше строфе, написанной, безусловно, крепким профессионалом, перекликаются и подростковые жаргонные словечки (пузец, куртец), и высокие патетические размышления о главном - о времени, о поколении, об Эпохе, которая одновременно, выражаясь его языком, и склеп, и комната смеха.