Знамя, 2008 № 08

Тяжелый, я вышел. Асфальтовый плац показался мне бесконечным, не дойду. Но и кусты шиповника росли почти на горизонте. Так казалось. Так меня подпирало… Не дойду… И я не пошел в кусты шиповника. Не полез… Я попросту сунулся под крыльцо (как когда-то в моем детстве мой отец), - под высокое крыльцо их дома, где меня выворачивало, крутило, подбрасывало, исторгало из меня непонятно что… и не ел я этого… не пил!.. А оно из меня летело и фонтанировало.

Зато услышал… Они меня заложили, батя, меж двумя стопками водки. Местная поганейшая водка, под колбасу и сырок, еще рыбка была копченая… а-а, вот чем рвало… Рыбкой привозной. Копчушкой… Они меня, батя, сдали. Списали, как на складе… Заложили, закусывая… И запивая… Им было все равно, что у меня остается жена и малая тогда дочка. Им было без разницы, что я живу некую свою жизнь, что и сам я был (как и они) когда-то пацаненок… что у меня была мать, и что ты учил меня удить, вырезать удилище… мягко, но быстро выбирать лесу, когда она, скользя в воде, обжигает пальцы… Им было начхать, батя… А я был под их крыльцом. Твой опыт.

Ты не помнишь, батя. Зато я помню. Ты принагнулся и вдруг быстро-быстро полез под крыльцо. Вроде по делу… Давно это было… Шмыгнув туда, ты там спокойно и честно блевал, чтобы мальчишки, пацанва, выбежавшие следом, не видели тебя. Чтоб не заулюлюкали… Я видел тебя там. Глазастый мальчишка видел тебя, а они нет. Ты очень хорошо притих под крыльцом, батя. Хорошо спрятался. Настоящий честный совок. Стыдливый.

Много позже Фирсова и Федорова отдали под суд, за то, что они оставили склады. Нет, нет. Не за меня, разумеется… А вообще… Ими кто-то высокий прикрылся, как собирались они прикрыться мной. Но все-таки они получили свое. Война - справедливая вещь… Иногда.

Может быть, когда их судили… Жалким и похудевшим, с оборванными погонами, может быть, им припомнилось, как они сладко ели и пили, удирая из Чечни… как жировали… бросив одного… приказом!.. оставив человека, с которого обязательно спросят… сейчас спросят те, а после эти… Щелк! Щелк!

И не будь тогда свыше этих звонких щелк-щелк пальцами, как бы уцелел майоришка, обреченный на выбор - либо быть судимым за расхищенные склады, либо за предательство, пособничество сепаратистам… Либо еще проще - быть пристреленным крикливыми чичами еще той, еще самой первой волны. Откуда их тогда набежало?.. С заячьей губой. С одним ухом… Редко-редко кто без нервного тика… Для большинства людей нет разницы, убил тебя красавчик или урод уродом. Но из опыта я-то знаю. Все-таки приятней, когда на тебя наводит дуло человек красивый… Как-то спокойнее.

Наконец ворвались. Они носились по пакгаузам, кружа возле ящиков с “калашниковыми”. Третья волна… Это был бы полный финиш, конец. И для меня. И для складов. И то, что этот человек с усиками сумел хотя бы временно их построить и ими покомандовать, говорит в его пользу. Генерал, он делал дело с умом.

Я тогда и к нему обращался. По старой памяти… Я же складской, я… на ничьей земле. Помоги, товарищ генерал, унять своих бесноватых.

Ответ был краток - не могу.

И кратко же Дудаев пояснил:

- Я сам случаен. Я тоже случаен. Поверь, майор… Лидер - это большая случайность!

Он умел скромничать. Как все люди с безграничным тщеславием. Но спустя время мне подумалось - а вдруг человек говорил правду. Правду, которую он знал. Правду, которой он не стеснялся.

Оседлать волну… Только не спешить, не хапать - вот и весь талант лидера. Накопить, насобирать, надергать себе, намолить правдой-неправдой побольше звездочек на погоны, дождаться волны и… и… и не спешить.

Он тонко чувствовал боль своего народа, униженного и оскорбленного (прежде всего высылкой из родных мест… полными составами!). Он улавливал минуты гнева. Виражи противостояния… Те минуты и те особые виражи, когда гнев уже надо унять. Направить!.. Отсюда и особенное, уважительно-насмешливое его чувство к врагу. Это у него классно получалось!.. РУССКИЕ - В СИБИРЬ… Он заметил надписи и запретил, велел подправить. РУССКИЕ - ДОМОЙ… Это красовалось на стенах, на торцах пятиэтажек, на заборах. На общественных полуразрушенных зданиях.

Он грамотно раскачивал лодку.

Так что возможно, что и сам Дудаев не смог бы на них в голос прикрикнуть. По пакгаузам, по всему складу чичи бегали как отвязанные. Уже сами по себе… Как муравьи… Лезли. Что-то волокли… Мои последние два солдата охраны вырывали у них ящики, но отнести на место уже не успевали. Хотя бы вырвать из рук… Оставались еще солдаты-грузчики, но те тоже таяли. Тоже в бега! В Россию… Ничто там и тут не убиралось… Ящики где попало. Я уже и не пытался отыскать по описи, где что лежало. Опись только мешала и путала, такой был бардак!

Что-то немыслимое. Бесноватые! Чокнутые! Метались по складу… И дрожали плотской дрожью, как только приближались к ящикам с оружием. Их трясло. В них ничего не было, не осталось от тех чеченцев (их дедов), которых, тихих-мирных, выселяли в степи Казахстана и в Сибирь семьями и целыми селами.