Знание-сила, 1997 № 02 (836)

Ландау занимался спецтематикой только для самозащиты. После смерти Сталина он заявил своему близкому сотруднику: «Все! Его нет, я его больше не боюсь, и я больше этим заниматься не буду...» И ушел из Спецпроекта.

Отношение Ландау к советской власти и его нежелание работать над ядерным оружием были практически исключением (пока известен только еще один подобный пример — М. А. Леонтович). Исключительными, впрочем, были и его жизненный опыт, и его способность к критическому анализу.

Теоретик за пределами теоретической физики: стиль в науке и в жизни

Идеализированное отношение к социализму особенно подходит теоретическому складу ума. У советского физика-теоретика были дополнительные причины лелеять социалистические иллюзии, поскольку в его стране физика процветала за счет государственной щедрости. Иллюзии укреплялись «научным духом» советского социализма, патриотическим подъемом Отечественной войны и поляризацией войны последующей — Холодной.

Подобные чувства прекрасно сохранялись в условиях тотальной изоляции — изоляции от реалий западного мира, от политической жизни высшей советской иерархии, и — что важнее всего — от участи жертв Террора, которые исчезали за горизонтом. Беспримерная непрозрачность советского общества наряду с чистками среди исполнителей террора очень помогала объяснять себе «отдельные факты».

Многие занятые в советском Атомном проекте легко приняли официальную позицию, что после Хиросимы и Нагасаки Советский Союз не мог себе позволить остаться без ядерного щита. Другие просто пользовались предоставленной им возможностью делать интересное и хорошо вознаграждаемое дело.

Однако, говоря о таких выдающихся теоретиках и замечательных личностях, как Ландау и Тамм, недостаточно иметь в виду только специфически теоретическое восприятие социального окружения и разницу жизненных опытов. При объяснении их социальных позиций должны учитываться и стили мышления.

Различие стилей Тамма и Ландау можно охарактеризовать кратко, различая два способа восприятия реальности и два крайних типа теоретиков — «решатель» задач и их «сочинитель» (что вовсе не предопределяет величину реального вклада в науку). Решатель предпочитает заниматься конкретной проблемой, крепко стоя на почве эксперимента и пользуясь хорошо установленными первыми принципами, а сочинитель готов искать новое знанне в тумане и на зыбкой почве.

Ландау был мастером решать задачи, распутывать сложные ситуации, или, по его собственному выражению, «тривиализировать» вещи. Подобный дар помог когда-то Эйнштейну при создании Специальной теории относительности, когда он простой кинематикой заменил нераспутываемую динамику эфира Лоренца и Пуанкаре.

Дар внешне противоположного свойства, дар сочинителя — разглядеть сложность в тривиально-привычных, обычных вещах (которая приведет к простоте на более глубоком уровне) — не менее плодотворен. Эйнштейновская Обшая теория относительности — хороший пример такого дара.

Стиль Тамма был гораздо ближе к «сочинительству». Это проявилось и в его идее 1934 года объяснения ядерных сил, и особенно в его многолетней страсти — найти путь к новой фундаментальной теории, основанной на идее минимальной длины.

Для Ландау известное выражение «эксперимент — верховный судья теории» значило гораздо больше, чем для Тамма. Одного можно назвать трезвомыслящим критическим аналитиком, другой был гораздо благожелательней к сырым, но обещающим идеям. Для Тамма физика была не собранием разнообразных трудных задач «со звездочками», целостность физической картины мира была для него предметом первой необходимости.

Это различие стилей мышления можно ощутить и за пределами науки, в сфере социального поведения.

Основываясь на «экспериментальных» данных, предоставленных ему судьбой при разгроме УФТИ и на Лубянке, Ландау тривиалнзировал сталинский социализм до его фашистской сущности. Выдержать эту тривиализацию он смог, потому что был способен отделить родную науку от «родного» государства.

Подобное раздельное восприятие мира было, похоже, невозможно для Тамма, который, с другой стороны, был способен выдерживать значительно более расплывчатую мысленную картину своего мира в надежде на ее прояснение в будущем. Если бы Тамм получил в свое распоряжение столь же убедительные свидетельства, как «посчастливилось» Ландау, он скорее действовал бы подобно Сахарову после 1968 года.

Однако это лишь предположение. А что касается Ландау, тому пришлось практически реализовать свой исключительный способ социального поведения.

Хотя позиции Тамма и Ландау кажутся социально противоположными, психологически онн скорее перпендикулярны друг другу, подобно их научным стилям. И обе эти позиции перпендикулярны третьей, наиболее обильно заселенной оси в пространстве социального поведения их коллег — привычному, повседневному конформизму.