Знание-сила, 1997 № 05 (839)

Книга эта уникальна. Она войдет в число ценностей, остающихся для последующих поколений от XX века. И дело вовсе не в конкретной интерпретации биохимических механизмов — предпосылок сверхобычной умственной активности гениев. Замечательна вся концепция автора и необъятность использованного им исторического материала — его упомянутой выше огромной картотеки.

Третья книга Эфроимсона «Генетические аспекты биосоциальной проблемы формирования личности» написана, судя по всему, в 1974—1976 годах. В предисловии автор пишет: «Отнюдь не собираясь оспаривать или умалять примат социального в развитии личности человека, примат, которому посвящена совершенно необозримая литература, научная, научно-популярная, популярная, мы намерены обратить все внимание на биологические и особенно генетические факторы, играющие все же существенную роль в возникновении неисчерпаемого разнообразия психик, развивающихся в рамках любых, пусть даже в общем схожих условий социальной среды, воспитания и образования».

В годы, когда кончилось господство Лысенко в биологической науке, в период, казалось бы, предназначенный для развертывания ранее угнетенной науки, ситуация не изменилась. К «руководству» наукой пришли новые люди с аналогичным образом мысли — труды смелого и глубокого мыслителя публиковать было запрещено. Этот послелысенковский период требует специального анализа, без элегических вздохов о могучей советской науке недавнего прошлого. В. П. до конца жизни так и не удалось преодолеть эту вязкую среду академической иерархии. И это было для него мучительно не менее многих каторжных лет в концлагерях.

В годы «тоталитаризма и террора» жить было опасно. Было опасно не аплодировать на собрании, когда все встают и «в едином порыве» овациями встречают упоминание имени великого вождя. Опасно было даже находиться радом с бесстрашным Эфроимсоном.

Прошли уже самые страшные времена. Был «период застоя», страной правил вялый престарелый генеральный секретарь Брежнев. Но еще вполне активно сажали в тюрьмы диссидентов, в 1968 году ввели танки в Чехословакию, расцветал антисемитизм. В этой странной обстановке — заморозков после оттепели — Н. В. Тимофеев- Ресовский при поддержке ЦК ВЛКСМ (!) проводил летние школы по молекулярной биологии.

В прекрасном Подмосковье, на берегу Клязьминского водохранилища, в лесу стояли небольшие коттеджи для отдыха комсомольских вождей и активистов. Там проходила в 1969 году очередная школа.

Лекции читали в большом зале клубного корпуса. Вечером, когда лекцию должен был читать Эфроимсон, наползли тучи, прошла гроза и почему-то выключился свет. В темноте в примолкшей аудитории звучал резкий, напряженный, высокий голос Владимира Павловича.

Лекция была о генетике альтруизма. Эфроимсон начал лекцию с обличений советской действительности. Он говорил о невозможности честного и благородного образа жизни при тоталитарном режиме. О неизбежности коррупции и подлости в таком (нашем!) государстве. Он говорил, что, в сущности, только человек генетически определен быть альтруистом. Он много чего говорил. Но в темноте среди слушателей были представители ЦК ВЛКСМ и, наверное, были агенты КГБ. После такой лекции школу должны были закрыть. Тимофеев- Ресовский и так был на волоске. Закрытие школы означало бы конец его просветительской деятельности. И много чего еще можно вообразить по опыту прежних десятилетий.

Николай Владимирович молчал. В темноте казалось, что в зале никого нет. Я понимал, что нужно как-то переключить происходящее в другое пространство. По традиции школы докладчику можно задавать вопросы в любой момент лекции. Я сказал с возмущением: «Владимир Павлович! Альтруизм свойствен не только человеку — любой кровожадный тигр отдаст жизнь за своих тигрят!» Это была очевидная демагогия. Эфроимсон говорил о свойствах не тигров, а нашей общественной системы. Он не понял моего коварства и тайного смысла вмешательства, и мы стали спорить о биологической целесообразности альтруизма. Не очень давно (тогда) была опубликована большая статья Гамильтона с математическими формулами для оценки целесообразности альтруизма и того, как эта целесообразность зависит от степени родства: родителям имеет смысл ценою жизни спасать детей, а племянников, может быть, и не стоит. Из темной аудитории раздались вопросы и стали высказываться мнения. Тут принесли свечи. Черные тени включившихся в дискуссию слушателей размахивали руками на белой стене. Многие поняли мой маневр. Лекция была сорвана. Эфроимсон маневр не принял и был на меня обижен.

Прекрасным ярким влажным июльским утром мы уезжали. К автобусу подошел Эфроимсон. «Ну ладно,— протянул он мне руку,— прощайте, тигр». Я был прощен. Наверное, они обсудили все вчерашнее с Тимофеевым-Ресовским. А может быть, и не обсуждали. Владимир Павлович говорил чистую правду. А я был конформистом.

Он был бесстрашен и непримирим. Поэтому его преследовали всю его жизнь.