Знание-сила, 1997 № 05 (839)

И рассказать о Сахарове, о его физике и его гуманике помогли мне эти же картинки — в них так наглядно запечатлелись симметрии того несимметричного мира, в котором Сахарову довелось жить.

Вот этот рассказ вкратце.

Правое и левое

В самые первые американские месяцы меня поразило обилие вокруг людей, писавших левой рукой. За 45 лет предыдущей — российской — жизни я ничего подобного не видел. Я знал, разумеется, что такие люди есть на свете, и, конечно же, читал лесковского «Левшу», но почему-то в повседневной жизни их не встречал и даже в сознании как-то связывал печальную судьбу Левши с его врожденной особенностью.

«Врожденной» или нет, биологи пока сомневаются, но ведь природа рождает это леворукое меньшинство, наверно, в одинаковой пропорции и на Западе, и на Востоке. Куда же они девались в России?! Туда же, куда и другие меньшинства, подавленные тоталитарным большинством? Не обязательно в настоящий ГУЛАГ, вполне достаточно исправительно-трудовой средней школы и среднего пионерского лагеря.

А ведь в науке новое слово всегда говорит меньшинство, самое маленькое меньшинство — один человек. Хорошо, что Сахаров относился к еще более редкому меньшинству двуруких и поэтому был не столь уязвим для подавляющего большинства праворуких. Но, поскольку ручной труд очень важен для интеллектуального развития ребенка, не известно, насколько беднее был бы мир Сахарова, если бы родители не держали его дома до седьмого класса, а сразу с первого отдали бы его на перевоспитание в советскую школу: «Кто там пишет левой?! Правой! Правой! Правой!»

По мнению самого Андрея Сахарова, столь долгое домашнее образование значительно усилило его неконтактное, от которой он страдал потом и в школе, и в университете, да и вообще почти всю жизнь». Однако, быть может, тесные ранние контакты с советской жизнью серьезно подорвали бы его способность быть в меньшинстве. Если не сломали бы вообще этого мягкого человека с твердыми моральными устоями и чувством собственного достоинства.

Симметрии в физике и политике

Слово «симметрия» привычнее звучит в описании формы здания, узора, геометрической фигуры — это всегда какая-то регулярность, закономерность формы. Физика прошла долгий путь, прежде чем — уже в нашем веке — в своих закономерностях разглядела проявления симметрий мироздания: в законе сохранения энергии — одну симметрию, в законе сохранения электрического заряда — другую.

И вообще всякий фундаментальный физический закон раскрывает некую симметрию Вселенной. Если же экспериментально наблюдается некая фундаментальная асимметрия, то для физика-теоретика challenge — то бишь трудная, но захватывающе интересная задача — найти место этой асимметрии в гармонии мироздания. Даже если уверенность в существовании такой гармонии — лишь профессионально необходимый предрассудок физика-теоретика.

Подобной задачей Сахаров заинтересовался в шестидесятые годы. Симметрия бабочки, или зеркальная симметрия, воплощенная в приведенном автографе Сахарова, оказалась причастной к наиболее значительной его идее в космологии — в физике Вселенной.

Однако, прежде чем рассказывать об этой абсолютно мирной идее, надо напомнить, что предыдущие два десятилетия своей жизни — самые плодотворные годы для физика-теоретика — Сахаров отдал делу создания самого разрушительного оружия в истории человечества.

Главные симметрии-асимметрии, формировавшие его тогдашнюю жизнь, относились не к физике, а к политике.

В годы, когда Андрей Сахаров входил в науку и взрослую жизнь,— поступил он в университет в 1938 году,— мир представлялся очень асимметричным и ему, и очень многим его современникам. Впереди планеты всей шла страна, в которой ему посчастливилось родиться. Шла навстречу своему — и всепланетному — светлому будущему, обществу социальной справедливости и беспредельных возможностей. Позади оставались страны капитализма, и среди них наиболее зловещая — гитлеровская Германия, в которой надругались над словом «социализм» приставкой «национал» и в которой научные теории отвергали из-за их неарийского происхождения.

В России строили социализм интернациональный и научный. Для естествознания это были родственные эпитеты: ведь наука образовала первый настоящий интернационал — интернационал ученых. Однако в тридцатые годы к слову «интернационал» напрашивался только эпитет «коммунистический», эпитет, который прочно отделял Советский Союз от остального мира и устанавливал главную асимметрию довоенного мира.