Знание-сила, 1998 № 01 (847)

В начале работы над «романом о дьяволе» автор замышлял Воланда как классического Сатану, никак иначе тот Воланд «расшифрован» быть и не мог. Как пишет М. Чудакова, в 28—29-м году «никто из тогдашних слушателей не говорил о непонятности, загадочности Воланда». Указаний на сущность этого персонажа в текстах 28—34-х годов было предостаточно: католическая сутана с перевернутыми крестами, борода клином, «необыкновенно злые» глаза, неимоверный рост, буква F на портсигаре (от Faland — чёрт), пародия пасхального обряда, неоднократное появление в тексте «числа зверя» — 666, и так далее. В редакции 36-го года «преображение» Воланда уничтожало у читателя последние сомнения, если таковые еще оставались: «Нос его ястребино свесился к верхней губе... Оба глаза стали одинаковыми, черными, провалившимися, но в глубине их горели искры. Теперь лицо его не оставляло никаких сомнений — это был Он». И обращаются к Воланду — «великий Сатана»...

И вот последняя правка текста. Она была сделана Булгаковым 13 февраля 1940 года. Роман окончательно выправлен до середины 19-й главы «Маргарита».

В последней редакции Воланд утрачивает все атрибуты классического Сатаны: исчезают копыта, буква F на портсигаре; из сцены с буфетчиком Соковым просто вычеркнуто число «666», сцена «преображения» Воланда также вычеркнута вовсе, остался лишь «конь — только глыба мрака, и грива этого коня — туча, а шпоры всадника — белые пятна звезд».

Великое произведение в процессе создания начинает жить собственной жизнью, обнаруживает собственную логику. Оно ведет своего автора к еще неведомому ему, автору, результату, как будто не очень-то считаясь с изначальным замыслом и волей последнего. Булгаков мог вплоть до последней правки текста считать своего Воланда Сатаной. Но, год за годом перерабатывая роман, он все яснее понимал, что герой его — не совсем дьявол, а быть может, и не дьявол вовсе. И он вычеркивалдьявольские атрибуты, заменяя их тем, что вписывалось органично и точно становилось на свои места, а значит — служило истине и этого образа, и самого романа. Так появились алмазный треугольник на портсигаре и на часах, медальон в виде жука-скарабея, черный набалдашник трости в виде головы пуделя. И вот уже те персонажи романа, которые знают, кто такой Воланд, а не строят догадки, то есть свита и Левин Матвей, обращаются к нему, соответственно, «мессир» и «старый софист».

• Это иллюстрации к роману М. Булгакова «Мастер и Маргарита», выполненные художниками Кристофером Брэдбери (вверху) и Александром Романычевым. За читателем — право оценки

На аксессуарах и именах остановимся подробнее. Треугольник — одна из самых важных фигур в оккультизме. Ориентированный вершиной вверх, он означает восхождение материи к духу и таким образом символизирует основную задачу, стоящую перед современным человечеством. Треугольник был символом древнегреческих Посвященных — орфиков. К древнегреческим философам относится и определение «софист» — мудрец, учитель философии.

Жук-скарабей являлся знаком древнеегипетских Посвященных, символом воскресения и перевоплощения. Египетское название скарабея «Хепер» означает «быть», «стать», «выстроить вновь».

Французское слово «мессир» в древности употреблялось для почтительного наименования феодальных сеньоров, а позднее ставилось перед собственными именами священнослужителей, юристов, медиков. И в данном контексте оно, конечно, не случайно. Как убедимся, Воланд действительно в самом конечном результате своей деятельности — служит Богу; он восстанавливает справедливость; лечит, например, от жадности, зазнайства и многого другого.

Итак, имена и вещи подсказывают нам: Воланд — некий древний мудрец, интересующийся человечеством на Земле, присматривающий за ним. «... Я лично присутствовал при всем этом,— сообщает он.— И на балконе был у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте, но только тайно, инкогнито, так сказать...». Нет никаких оснований пытаться отождествить персону Воланда с кем бы то ни было внутри именно христианской мифологемы. Многочисленные атрибуты героя указывают на иной, экуменистический подход. Возможно, такой взгляд должен был подсказать на первых же страницах романа и эрудит Берлиоз, рассуждающий «и про египетского Озириса», и «про финикийского бога Фаммуза, и про Мардука, и даже про менее известного грозного бога Вицлипуцли, которого весьма почитали некогда ацтеки в Мексике».

Но причем здесь черный пудель? Должно быть, это тоже своеобразная подсказка автора, требующая еще раз обратить внимание на эпиграф к роману: «...часть той силы, что вечно хочет зла и Вечно совершает добро».

Известно, что абсолютно адекватных переводов с одного языка на другой не бывает. Так нельзя ли понять эти строки Гете таким образом: та часть некой силы, которая (часть, а не вся сила!) вынуждена совершать зло ради конечного блага?