Знание-сила, 1998 № 07 (853)

Вообще-то «тень» — одна из древнейших забав человечества. Пещерные жители каменного века обводили свои тени, отбрасываемые при свете костра, углем или натуральной охрой на стены и своды жилища. Можно даже сказать, что вся живопись и скульптура (по крайней мере, барельеф уж точно), фотография и кинематограф — это одухотворенные человеческим гением тени людей, вещей, идей. Последнее особенно удивительно. Платону (а точнее, Сократу) принадлежит образ, который вот уже две тысячи лет волнует человечество: наши идеи — всего лишь тени божественного архетипа, первичной матрицы. Платон использовал образ ночной пещеры, озаренной костром с сидящим перед ним человечеством, которое созерцает тени, отбрасываемые на стену пещеры «первообразами», архетипами всех реальных вещей, порожденных божеством. Все, чем так гордится человек, на самом деле воспринято нами оттуда, из Вселенского теневого театра. Не такой уж пустяшной была эта забава человечества. Впрочем, на важность этой странной особенности материального мира — отбрасывать тень — обратил внимание не только величайший философ, но и великий сказочник Гофман. Возможно, идея поучительной истории о несчастном юноше, потерявшем свою тень, возникла у немецкого сказочника после просмотра модного в XVIII—XIX веках в Западной Европе спектакля теневого театра.

В России первыми мастерами теневого силуэта были француз Ф.Сидо и немец И.Антинг. А затем это искусство, очень важное своим мимолетным реализмом, долгое время заменявшее фотографию, было подхвачено и развито многими российскими художниками и любителями. Два цвета, черный и белый, на плоскости были необычайно выразительны. Царственные особы, великосветские красавицы и знаменитости с удовольствием отдавали свои тени мастерам силуэта. Все люди прекрасны вообще: своим абрисом, силуэтом. Разнят же нас подробности, детали, которые могут быть как прекрасны, так и отвратительны. Силуэтом, тенью увлекались крупнейшие русские художники, такие как Ф.Толстой, М.Добужинcкий, К.Сомов, А.Бенуа, Б.Кустодиев. Но об одном человеке надо рассказать подробнее.

Василий Васильевич Гельмерсен родился в 1875 году, окончил юридический факультет Петербургского университета, поступил на работу в Министерство Двора, где, как и Пушкин, получил чин камер-юнкера. Больше всего в жизни он любил вырезать силуэты, при этом не умея и не любя рисовать. Судя по всему, это был вдохновенный мастер ножниц, который очень быстро стал участвовать в почетных выставках Академии художеств, иллюстрировать отечественных и зарубежных классиков.

Онегин слушал с важным видом,

Как, сердца исповедь любя.

Поэт высказывал себя;

Свою доверчивую совесть

Он простодушно обнажал.

Евгений без труда узнал

Его любви младую повесть,

Обильный чувствами рассказ,

Давно не новыми для нас.

(гл.2, XIX)

Изображу ль в картине верной

Уединенный кабинет,

Где мой воспитанник примерный

Одет, раздет и вновь одет ?

(гл .1, XXIII)

Но муж любил ее сердечно,

В ее затеи не входил.

Во всем ей веровал беспечно,

А сам беспечно ел и пил;

Покойно жизнь его катилась

И так они старели оба.

(гл.2, XXXIV)

Но лучшие его силуэты были посвящены «Евгению Онегину». Издать книгу с иллюстрациями до революции Гельмерсен не успел, хотя эту идею поддерживали крупнейшие пушкинисты того времени С.А.Венгеров и Н.О.Лернер. До 1929 года он работал в Русском музее. Затем его «вычистили» из Академии «по первой категории» (сталинское государство, запрещая своим гражданам аборты, использовало в своей криминальной политике специфические медицинские термины). В результате «чистки» Гельмерсену не выдали паспорт, а потому он не мог устроиться ни на какую работу, кроме как зеком на строительство Беломорканала. Там он и сгинул. Но вот что удивительно: в 1937 году, когда, судя по всему, его кости уже тлели, укрепляя песчаные берега канала, на Всесоюзной юбилейной пушкинской выставке в Историческом музее были выставлены его работы, встреченные с огромным интересом. В 1941 году была даже набрана книга с силуэтами художника, но выйти в свет ей помешала война. Только в 1993 году ее наконец-то издали. Так что тень Гельмерсена, в отличие от многих других, может покоиться с миром.

С.Серпинский, Н.Берман и Е.Шершнева, без сомнения, были знакомы с силуэтами Гельмерсена. От него они скорее всего восприняли мысль о теневом воплощении бытовой жизни пушкинских героев, но уже не в книжной графике, а на сцене школьного театра. Я не искусствовед, но мне кажется, что силуэты художниц тоньше, «женственнее» более «плотных» теней Гельмерсена.