Знание-сила, 1999 № 01 (859)

Но и второе отношение было ничуть не менее древним – вполне европейское отношение князя-воителя к своим вольным дружинникам, к боярам-советникам. Отношение, как правило, договорное, во всяком случае нравственно обязательное и зафиксированное в нормах обычного права. Его-то как раз и отстаивает Курбский. Традиция эта уходила корнями в обычай «свободного отъезда» дружинников от князя, обычай, служивший им вполне определенной и сильной гарантией от княжеского произвола. Они просто «отъезжали» от сеньора, посмевшего обращаться с ними, как с холопами. Сеньор с деспотическим характером не выживал в жестокой и перманентной между княжеской войне. Лишившись бояр и дружинников, он быстро терял военную, а стало быть, и политическую силу. Таким образом, политическая независимость княжеских бояр-советников имела под собою надежное, почище золотого, обеспечение – конкурентоспособность сеньора.

Таков был исторический фундамент европейской традиции в России.

Еще интересней, однако, то, что происходило дальше – в процессе превращения Руси из конгломерата княжеств в единое государство, когда «уехать из Москвы стало неудобно или некуда». Тогда и образовалось то, что не могло не образоваться, – симбиоз двух политических традиций, то есть «абсолютная монархия, но с аристократическим, по словам Ключевского, правительственным персоналом». Появился «правительственный класс с аристократической организацией, которую признавала сама власть».

Княжеский двор в догосударственное время был устроен куда примитивней. Там, как мы помним, были либо холопы, рабы, либо вольные дружинники, причем именно холопы и управляли хозяйством, были, как бы парадоксально это ни звучало, правительственным классом. Дело бояр-советников князя было воевать. Они участвовали в принятии политических решений только, так сказать, ногами. Если их не устраивал деспотический сеньор, они его покидали. Теперь, когда право свободного отъезда себя исчерпало, они обрели взамен нечто гораздо более ценное – привилегию выхода на политическую арену. Другими словами, они превратились в правительственный класс.

Уже в XIV веке первый победитель татар Дмитрий Донской говорил перед смертью своим боярам: «Я родился перед вами, при вас вырос, с вами княжил, воевал вместе с вами на многие страны и низложил поганых». Он завещал своим сыновьям:

«Слушайтесь бояр, без их воли ничего не делайте». Долгий путь был от этого к статье 98 Судебника 1550 года, налагавшей юридический запрет на принятие государем законов без согласия бояр. Два столетия потребовалось вольным княжеским дружинникам, чтобы его пройти, но справились они с этим успешно. Они заставили власть считаться со своей аристократической организацией, превратились, по сути, во вполне европейский парламент московского государства. Они научились сосуществовать с новым исполнительным аппаратом власти – с приказами (министерствами) и дьяками (министрами), наследниками холопов-управляющих княжеских вотчин.

Как видим, в середине XVI века московская политическая машина продолжала обе древние традиции, ухитрившись скомбинировать то, что шло от уклада княжеской вотчины (единоличное лидерство в сфере власти исполнительной), с тем, что шло от вольных дружинников (ограничение власти в сфере принятия политических решений, то есть законодательной). Дело совершенно очевидно шло к либеральной, европейской конституции, к тому самому, что два поколения спустя предложит стране боярин Михаил Салтыков и за что будут ломать копья послепетровское поколение шляхтичей и еще столетие спустя декабристы.

Только не суждено оказалось этому сбыться – ни в московском, ни в петербургском, ни в советском периоде русской истории. Деспотическая традиция восстала против европейского симбиоза – и сокрушила его. «Все рабы и рабы» – провозгласила она голосом Ивана Грозного. «Першего государствования» она потребовала, что в переводе на современный язык «сверхдержавность» как раз и означает. И она, увы, всегда до сих пор побеждала свою европейскую соперницу – в шестнадцатом, семнадцатом, восемнадцатом, девятнадцатом и, наконец, в двадцатом столетиях. Победит ли она ее снова в двадцать первом – вот в чем вопрос. •

ПОНЕМНОГУ О МНОГОМ

Извержение, которого не было

В середине сентября 1997 года один американский еженедельник, посвященный природным явлениям, поместил заметку, рассказывающую о страшной катастрофе, только что произошедшей на филиппинском острове Минданао. Автор статьи подробно описывал, как над вершиной вулкана Пинукис, находящегося в двухстах километрах к востоку от города Замбоанга, внезапно вырос столб черного дыма и пепла, своей грибообразной формой напоминающий об атомном взрыве. Испуганные взрывом крестьяне, побросав свои дома на склонах горы, толпой бежали в долины.