О последней встрече поэта и царя с глазу на глаз известно мало. Ни один из собеседников письменных воспоминаний о ней не оставил. В кругу друзей Пушкина было известно, что император, подготовленный Жуковским, выслушал поэта внимательно и сочувственно, в борьбе с Геккернами царь принял сторону Пушкина, признал его правоту. И заодно взял с Пушкина слово не драться. А если вновь возникнут осложнения, Пушкин получил разрешение обращаться прямо к Его Величеству.
По представлениям людей пушкинского круга поэт победил, добился редкого успеха. Из Аничкова дворца он должен был выйти счастливым, спокойным, благодарным царю и Василию Андреевичу Жуковскому. Но ничего подобного не было. Напротив, все его друзья в один голос утверждают, что после беседы с государем Пушкин стал еще мрачнее и раздражительнее, чем прежде. Почему? И почему он никому внятно не рассказал, что же произошло между ним и царем при аудиенции в Аничковом? Конечно, тема основного разговора была достаточно щекотлива. Но ограничилось ли все этой темой? Фактов нет. И, видимо, никогда не будет. Остаются предположения. Прошло пять лет со времени, когда Пушкин получил царское задание. Оба они хорошо об этом помнили. И вполне правдоподобно, что царь, разобравшись с гнусной интригой Геккернов, спросил о Петре. Задал все-таки тот самый роковой вопрос, которого так избегал и так боялся Пушкин: где «История Петра»? Ответить было нечего.
С другой стороны, царь как бы отнимал у Пушкина последнюю возможность достойного, рыцарского выхода из тупиковых жизненных обстоятельств – взял обещание не драться на дуэли. Собственно, поединки и так были запрещены российскими законами. Но, видимо, в ходе беседы Николай I почувствовал, что общий запрет тут недостаточен. Теперь, посылая или принимая вызов, Пушкин не просто нарушал бы государственные установления, но еще и не сдерживал слово, данное монарху. В дворянской среде это почиталось немыслимым и невозможным. Итак, Пушкин был связан по рукам и ногам. Даже дуэль, понимаемая как суд Божий, была ему недоступна…
Шли последние недели жизни поэта. Они были наполнены событиями, весьма далекими от спокойных занятий историей. Меж тем общество постоянно и некстати напоминало ему о его тягостной историографической должности. В начале января Пушкина посетил лицеист четвертого выпуска Д.Е. Келлер, переводивший дневник сподвижника Петра I Патрика Гордона. Говорили о трудностях петровской истории. После беседы Келлер записал: «Александр Сергеевич на вопрос мой, скоро ли мы будем иметь удовольствие прочесть произведение его о Петре, отвечал: «Я до сих пор ничего еще не написал, занимаюсь единственно собиранием материалов: хочу составить себе идею обо всем труде, потом напишу историю Петра в год или в течение полугола и стану исправлять по документам…» На шестом году занятий Пушкин честно признал: «Я до сих пор ничего еще не написал…»
В заключение беседы Пушкин сказал Келлеру об официальной «Истории Петра» простую и ясную правду, итог многолетних усилий и размышлений: «Эта работа убийственная.., если бы я наперед знал, я бы не взялся за нее».
Мы не утверждаем, конечно, будто Пушкин погиб из-за «Истории Петра». Причин, по которым он вышел на свою последнюю дуэль, много. И не стоит их перечислять. Но совершенно ясно, что в том узле неразрешимых вопросов, который стянул его жизнь, «История Петра» была одной из самых суровых нитей. Всего за неделю до поединка поэт при цензоре Никитенко признавал, «что историю Петра пока нельзя писать, то есть ее не позволят печатать».
«Убийственная работа»…
Но дуэль не была для Пушкина актом абсолютного отчаяния. Он нарушал слово, данное царю, он нарушал государственные законы, он нарушал, наконец, нормы светского поведения. Но то был единственный выход из тупика, единственная возможность разрубить весь узел разом. Оставшись в живых, он, несомненно, получал бы ссыльную несвободу, но зато свободу личных занятий, свободу своих творческих усилий. Вот как судил о его целях А Н. Вульф, когда-то первым узнавший в Михайловском об историографических планах поэта: «Перед дуэлью Пушкин не искал смерти, напротив, надеясь застрелить Дантеса, поэт располагал поплатиться за это лишь новою ссылкой в Михайловское, куда возьмет он и жену, и там-то, на свободе предполагал заняться составлением истории Петра Великого».
Но это была бы совсем другая «история»…
Поэт, Александр Сергеевич…
Каждый большой старый город, как срез дерева, несет в себе слои-следы событий и судеб людей, живших в нем.
Есть Париж Верлена, Петербург Достоевского»,
Есть Москва Пушкина.
Пушкинская Москва – какая она?
Еще совсем недавно мы затруднились бы ответить на этот вопрос, да и есть ли она вообще – пушкинская Москва?
Сохранилась ли? В том вихре всех и всяких разрушений, преследовавших Россию многие десятилетия.