Знание-сила, 2000 № 02 (872)

Для широкого читателя в качеств© рекомендации упомянем следующие труды Игоря Михайловича Дьяконова: «Общественный и государственный строй древнего Двуречья. Шумер» (М., 1959). Эта книга положила начало систематическим исследованиям в области социально-экономической истории Древнего Востока во всем мире и намного опередила свое время.

«Эпос о Гильгамеше (О все видавшем)» (1961 год, М.; Л., серия «Литературные памятники»). Блестящий стихотворный перевод. Не боясь впасть в преувеличение, можно сказать, что «Гильгамеш» в переводе И.М.Дьяконова — это событие в русской литературе, как «Илиада» в переводе Гнедича и сонеты Шекспира в переводе Маршака.

«Предыстория армянского народа (История Армянского нагорья с 1500 по 500 год до нашей эры. Хуриты, лувийцы, протоармяне», Ереван, 1968).

«Архаические мифы Востока и Запада» (М., 1990). Возникла иэ постоянного интереса Игоря Михайловича к социальной психологии. Достаточно сказать, что до сих пор не существует общепринятого определения понятия «миф», а тем более — общепринятой теории мифа.

«Пути истории: от древнейшего человека до наших дней» (М., 1994). Посвящена теоретическим проблемам истории, собственно говоря, историософии.

Обо всех его книгах и статьях можно сказать, что они всегда содержат нетривиальные сведения и идеи, будь это даже статьи для энциклопедии. Он схватывает саму суть проблемы и вносит существенный вклад в ее решение.

Брельские тезисы

Мир ощущений

«Устройство моего мозга сложнее паровоза!» — так в свое время сказал У. Уитмен. Размышление о творчестве, его тайнах и законах заставило меня подняться и явиться в гости в мастерскую к известнейшему московскому скульптору Григорию Потоцкому.

К моему удивлению, он заговорил… о руках. А читатель журнала «Знание — сила», возможно, помнит, что в предыдущем номере мы говорили о роли рук в работе гримера. Совершенно очевидно, что руки — единственные исполнители замысла художника. И потому отношение к ним у него особое — они могут быть послушными, умелыми, быстрыми, тонкими, мудрыми, распознающими замысел и виртуозно его осуществляющими- От их возможностей зависит его реализация, станут л и они адекватны мысли, идее художника, сможет ли он выразить то, что видит внутренним взором. Это все — руки, руки.

— Конечно, всем понятно, — сказал Потоцкий, — что скульптор обязан быть хорошим физиономистом. Это сильно помогает в работе. Но в моей жизни иногда случаются очень странные истории. Скажем, в гости приходит совершенно не знакомый мне человек, и я неожиданно начинаю рассказывать ему о его жене, точно описывать ее черты, собеседник бывает просто поражен, откуда я все это знаю. Какая у него жена и как она, по моему разумению, должна выглядеть, важно для меня в случае, если я возьмусь лепить этого человека. Это та внутренняя работа, которая предваряет начало.

Конечно, необходимо учиться, чтобы овладеть ремеслом, но чтобы стать настоящим творцом, нужно еще что-то. И каждый ищет это «что-то» сам.

Когда перед тобой человек и ты лепишь его, нет, не лиио, а… состояние, в этот момент тысячи сигналов мелькают в твоем мозгу: человек улыбается, дышит, думает, на что-то реагирует. А руки, словно сами, без твоего ведома, считывают эти сигналы и что-то мнут, обжимают, убирают, добавляют. Уловить все их движения просто невозможно, они автономны, абсолютно самостоятельны. И ты лишь контролер, ты как посторонний наблюдатель стремишься не пропустить тот долгожданный момент, когда они достигнут, «попадут» в желанную точку. Недаром говорят: «Можно попасть — но нельзя сделать».

Хочу рассказать историю с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским. Я давно мечтал вылепить человека, который в этой жизни достиг абсолютно всего и на склоне лет уже ни к чему не стремится и ничего не желает. В какой-то день я, будучи в Кишиневе, увидел вдруг на экране телевизора Смоктуновского. «Вот кто мне нужен» — подумал я. Встал с дивана, сел в поезд и поехал в Москву. Это было в девяностых годах. Прихожу в театр, наивный, провинциальный чудак, и требую: «Позовите, пожалуйста, Смоктуновского». Люди улыбаются и отвечают, что не могут позвать его, так как он безумно занят. А чтобы я не стоял у них над душой, сунули мне в руки телефон Смоктуновского, а я в ответ для Иннокентия Михайловича оставил свой каталог с выставки.

Было раннее утро. Я набрал номер, трубку поднял Смоктуновский. Мы с ним проговорили минут пять. «А что нам мешает вылепить ваш портрет?» — спросил я. В ответ услышал, что он безумно занят. «А кто нам мешает встретиться после двенадцати часов ночи?» — говорю я. «А где ваша мастерская?» — «Да возле МХАТа». И вот так, без всякой протекции и блата, прямо, можно сказать, с поезда я договорился о встрече с этим гениальным человеком.

В этот же вечер после спектакля я стоял и ждал его возле театра.