Знание-сила, 2000 № 12 (882)

Помню, 1965 год был, по-моему, какой-то совершенно ошеломительный. Потом я уже привык, я уже знал, что мы еще встретимся, через месяц встретимся непременно. Я перечитывал его снова и снова. Я не понимал, зачем это делаю, я и так знал все статьи наизусть. Просто я хотел, чтобы со мной снова так говорили, я хотел снова услышать этот голос. Он меня подкреплял для того, чтобы мне самому так говорить.

«Знание – сила» срывал у меня все защитные механизмы: настолько были симпатичны эта интонации и это ощущение целостности, что у меня не было никакой критики, таким голосом в меня можно было впихнуть все, что угодно, я бы всему поверил сразу и навсегда. Такой открытости, такого доверия безоглядного никакой другой журнал не вызывал.

Можно было рассматривать каждый крошечный текст, три на четыре сантиметра, набранный супермелким шрифтом, в который вбито было очень много, и рядом картинка, ее тоже можно было рассматривать. И вместе они составляли уже не информацию, а знание. Не знание, а понятия. Не понятия, а мировоззрение. Все время шла игра на повышение. Я не получал того, зачем я приходил, я все время получал больше. В этом полная уникальность журнала, не знаю, как в мире, но у нас – точно. И среди современных ему журналов тридцать лет назад, и за все эти тридцать лет такого журнала больше не было. Все остальные в лучшем случае давали то, зачем ты к ним пришел. Это была их честность. А «Знание – сила» не то что обманывал – он всегда был больше меня. Это был удивительный старший товарищ.

Исключительную роль играло, как я сейчас понимаю, художественное оформление журнала. Исключительную! Такое тогда не было принято. Я жил в стороне от культурных течений, не знал, что у вас окопались отовсюду выгнанные художники, я воспринимал, как оно было.

Его невозможно было дочитать до конца, поэтому нельзя выбросить, как можно было выбросить прочитанный другой журнал. А это же картинка, верно? – ну как ее выкинешь?! На нее можно было снова и снова смотреть…

Я тогда научился у журнала, что лучше доверять миру, это очень методологически правильно.

Есть очень сильная связь между моим развитием, изменением и журналом. Четко обозначить эту связь невозможно, потому что я жил – и журнал жил, я менялся – и он менялся. Теперь я не могу сказать, то ли я менялся со временем и по-другому смотрел на журнал, то ли журнал менялся быстрее меня и менял меня. Наверное, одновременно происходило и то, и другое.

Потом я поступил в Ростовский университет, на мехмат. Пошла какая- то другая жизнь, в том числе и культурная, и я, студент, был ее активным участником. Уменьшалось значение информации, но увеличивалась роль высоких этажей: знаний – понятий – мировоззрения.

Сначала меня прежде всего притягивали в журнале математика, кибернетика, физика и химия. Позже заинтересовался психологией: у вас это был тогда Владимир Леви, с которым потом я имел счастье познакомиться, молодой Вадим Ольшанский.

У меня на факультете была кличка «Философ». Философия для математика – смежная наука, не знать ее было просто моветоном, Я не вылезал из университетской библиотеки, там было жутко интересно. Потребовалась выучка журнала, который давал невероятную мощность: можно делать и сделать все, никаких границ не существует. А поскольку я был очень здоровый, я мог работать на форсаже, даже не понимая, что это форсаж. Журнал давал мне пример такой мощности – он ведь оставался для меня одним человеком.

А в конце 60-х годов начался мой переход к социальным наукам – наукам, которые связывают людей, не рассматривают их изолированно, как, например, психология. Социальная психология, социология, история. Страшно интересным оказалось все, что касалось отражения одних людей в других.

Я был редактором факультетской скандальной газеты «Сигма». Все, кто учился тогда на ростовском мехмате, вспоминают ее с содроганием. Нас регулярно выгоняли из комсомола, потом брали назад; мы публиковали, например, Бродского, который тогда уже был в эмиграции. Газету я пытался делать так, как сделан журнал «Знание – сила». И не стеснялся исключительным варварством: мы оформляли газету, вырезая рисунки из журнала. Мы делали маленькие тексты на больших листах, соединяли их с журнальными иллюстрациями и добивались удивительного эффекта. Очень в этом преуспели. Я думаю, нас не выгнали окончательно из университета потому, что преподавателям тоже было страшно интересно, что мы выдумаем в следующий раз. То есть видно, что ребята – дураки последние, в политике ничего не понимают, способны только квартального искупать, к тому же Ростов всегда был веселым городом. Ну, в конце концов из комсомола совсем уж собрались выгнать, но я к тому времени кончал университет и интересы у меня появились другие: самиздат, серьезное. Вот Ростов и был моим переходом к социальной сфере.