Знание-сила, 2001 № 03 (885)

После первой катастрофы современники пытались ее объяснить: существует буквально лавина самых разных объяснений. Вот лишь несколько примеров.

М. Волошин

Александр Янов

«Забывшим свое прошлое суждено пережить его снова»

В. Шульгин

Максимилиан Волошин е 1917 году в прекрасных и душераздирающих стихах писал: «С Россией кончено». «О, Господи, разверзни, расточи / пошли на нас огнь, язвы и бичи: / германцев с запада, монгол с востока. / Отдай нас в рабство вновь и навсегда, / чтоб искупить смиренно и глубоко / иудин грех до Страшного Суда». Как объясняли этот грех?

Московский митрополит Макарий с сожалением говорил, что простой народ спился и развратился. Грех в том, что «в верхних слоях его отпадение от Бога, отступление от церкви, восстание против богоутвержденной власти» – в том, что «народ русский обратился с ног до головы в гнойный труп».

Бешеных националистов объяснение «иудина греха» не устраивало. Они искали виновников всех российских бед среди чужих. Григорий Бастунич в двухтомнике о масонстве писал: «Вся революция – жидовское дело, ибо большевизм – стремление жидов всего мира к уничтожению христианского государства».

В противоположных объяснениях тоже недостатка не было. Как писал Горькому в 1918 году человек по имени Петкевич, у каждого народа есть свои методы социальной борьбы – казарменная социальная борьба немцев как нельзя соответствует их бездарности. Мы же по пророчеству наших великих учителей – например, Достоевского – являемся народом-мессией, на который возложено идти дальше всех и впереди всех. Именно наш дух освободит мир из цепей истории.

Тот же самый неумирающий дух, пафос славянофильского мессианства мы обнаруживаем в статье Константина Зайцева – кадета – в эмигрантском журнале «Русская мысль». Он пишет, что страшный дух разрушения заключен в недрах русской жизни. И тем не менее спрашивает: «Не таится ли в нем великая интуиция грядущего созидающего духа инее том ли мессианский удел России, чтобы возвестить миру эту новую жизнь?»

В начале XX века националистическая мысль с ее мессианским призванием полностью покорила западническую среду в России. Что отчасти происходит уже и сейчас. Именно славянофильствующая культурная элита и бросила страну под ноги большевикам в 1917 году. И даже после Конца, даже вышвырнутая с родной земли, она обижалась на большевиков вовсе не за то, что они загоняют Россию в исторический тупик, выйти из которого без новой катастрофы будет невозможно. Нет, они обижались за то, что большевики проигнорировали национальное призвание России.

В чем состояло призвание.; нам объясняет правоверный славянофильствующий западник Николай Бердяев: «Единственным естественным притязанием России является Константинополь. Русский Константинополь должен быть одним из центров единения Востока и Запада. Конец России будет выступлением России и славянской расы на арену всемирной истории как определяющей духовной силы».

Струве – бывший министр иностранных дел врангелевского правительства – так формулирует свои претензии к большевикам: «Если бы я поверил, что большевизм хотя бы самым уродливым образом осуществляет национальное призвание России, я, такой как я есть – индивидуалист, человек религиозный и фанатически любящий подлинный исторический образ России Петра Великого и Пушкина – я бы ни на одну минуту не призывал к гражданской войне».

Струве так до конца в национализм большевиков не поверил. Но другие – и их в эмигрантском сообществе оказалось большинство – поверили и все простили. И им наплевать было на «единение Бостона и Запада», на «цепи истории», на «иудин грех» – их волновали «судьбы державы», «великая Россия», как теперь говорят – «сильное государство». Только в этом они видели национальное призвание России, и если зто большевики ей вернут, что бы они ни вытворяли со страной, они – «наши», «наши националисты».

А первым высказал этот взгляд Василий Шульгин: «Знамя единой России фактически подняли большевики. Конечно, они этого не говорят, конечно, Ленин и Троцкий продолжают трубить интернационал», но фактически интернационал оказался орудием расширения территории для власти, сидящей в Москве. Социализм смоется, а границы останутся. Во всяком случае, нельзя не заметить, что русский язык в основе интернационала опять занял шестую часть суши». И Шульгин точно предсказал, что грядущим лидером новой России будет большевик по энергии и националист по убеждениям.

Все это обобщил Устрялов: «Была бы Россия мощна, велика и страшна врагам – остальное приложится».

Эти люди не разделяли политическую тревогу митрополита Макария, Максимилиана Волошина или Василия Розанова, который говорил: «Русь слиняла в два дня, самое большее в три. И что же осталось-то? Странным образом буквально ничего».

У Шульгина и Устрялова была другая Русь, другие святыни – и эта Русь держалась при большевиках той же, что была при царях. Эти люди не задумывались только об одном – так же, как и при царях она неумолима шла к очередной катастрофе.

В. Розанов