Знание-сила, 2001 № 03 (885)

Это моментальный снимок. Через некоторое время место этих людей займут в эмиграции сменовеховство, евразийство, в России будет теория социализма в одной стране, на Западе будет теория большевистского заговора, дескать, Россия в принципе хорошая, а большевики, злодеи устроили заговор. Но все, что будет потом, только повторит с вариациями то, что есть на этом моментальном снимке; а в эмиграции спор заклинится на одном и том же – принимать или не принимать Советскую власть. О причинах катастрофы, конечно же, будут говорить, но лишь под углом зрения большевистской перекраски фасада самодержавной империи. Но мысль о том, что беда не столько в цвете фасада, сколько в самой державе, не придет в голову никому, кроме Георгия Федотова. Никто не станет размышлять о страшном диагнозе Владимира Соловьева о том, что Россия больна и что поэтому красной державе тоже отмерен свой срок, и очередной катаклизм столь же неминуемо сметет ее с лица земли, как у них на глазах он смел державу белую.

Всем тогдашним плакальщикам, спорщикам, теоретикам одинаково будет чужда элементарная мысль, прямо вытекающая из истоков Соловьева, – цивилизационная неустойчивость России, так и не решившей для себя главный вопрос – Европа она или Азия. А ведь именно эта неустойчивость обрекала страну на все новые взмахи исторического маятника, а, стало быть, и на новые катастрофы.

Главный вопрос заключался в том, что предпочтительнее – воссоздание сильного государства или попытка раз и навсегда выйти из зоны цивилизационной неустойчивости и обеспечить, наконец, своему народу нормальное человеческое будущее. Первое решение казалось большевикам и их оппонентам соблазнительным – и те, и другие вышли из той же державной купели. Серьезный недостаток был только один: они строили на песке.

П.Н. Милюков писал в своей докторской диссертации о финансах петровской империи, что не знает другой страны, где бы сознательно строились руины. Он это сказал об Азове, который молодой Петр задумал было сделать новой столицей России, и там началось грандиозное строительство, впоследствии заброшенное.

Великолепный образ – «строительство руин» – на самом деле, является грандиозной и трагической метафорой для антиевропейской русской державности. Если бы Милюков понял это, он вряд ли высказался бы по поводу русско-финской войны 1940 года в том смысле, что, мол, финнов, конечно, жалко, но Выборгская губерния для России важнее. Не поняла этого, уверен – самого главного, – историография первой российской катастрофы XX века, включая эмигрантскую и западную.

Но почему историки, философы, политики не сумели после 1917 года понять действительные причины первого русского обвала?

Думаю, они были ослеплены удивительным феноменом победившего большевизма и пытались объяснить именно его, а вовсе не причины потрясшей страну катастрофы, а это два совершенно разных вопроса.

Без сомнения, приход ленинцев к власти был сногсшибательным феноменом – перед Первой мировой войной они были столь же безнадежными маргиналами, как сегодня национал-большевики Лимонова, и шансов на победу у них было столько же. Мы можем представить себе Лимонова в роли Ленина, который бы издавал в Кремле декреты, только в одном случае – если бы на Москву упала атомная бомба и разрушила бы все существующие структуры власти и на внезапно рухнувшей политической сцене уцелели бы одни лимоновцы. Роль такой бомбы сыграла Первая мировая война. Если вся культурная элита страны – от оппозиционных партий до правящей бюрократии, большого бизнеса, артистической интеллигенции – с энтузиазмом столкнула свою страну в пропасть, надо было бы спросить, почему она совершила столь очевидное коллективное самоубийство. Но историки спрашивали не об этом, а о том, почему Лимонов – то есть Ленин – победил. Как же он мог не победить, если он был единственным политиком России, равнодушно относившимся к Константинополю и Сербии и готовым немедленно заключить мир и отдать землю крестьянам, а фабрики рабочим! При таких условиях у него просто не было соперников. А славянофильствующая элита России до последнего вздоха думала, бредила только войной до победного конца – даже корниловский переворот задумали для этой цели! И своими руками провели эту политическую пешку в ферзи.

П. Милюков

Главный вопрос – Европа она или Азия

Именно из-за такого астигматизма они не рассматривали причины катастрофы и тем более не смогли предвидеть следующий взмах исторического маятника. На мой взгляд, первый зловещий и самый страшный взмах российского маятника произошел в 1462-1584 годах, завершившихся колоссальным катаклизмом – Смутным временем. А ведь историческое «путешествие» при Иване Ш проходило в России как в обыкновенном североевропейском государстве, оно мало чем отличалось от датского или шведского и было куда более прогрессивным, чем прусское или литовское.