Знание-сила, 2001 № 02

Завтра, в воскресенье, я иду в деревню за картошкой, в понедельник я на дежурстве, а во вторник давайте встретимся». «Картошка» вызывает у него эмоциональный всплеск: «А вы знаете, я завтра тоже иду за картошкой.

Вы в каком направлении?»

– «Я в Шошку». – «А я в Половники». Мы прощаемся, оба довольные новым знакомством.

Уже два месяца, как мое рабство вступило в новую фазу. Пять лет, указанных в приговоре, закончились. Но «Согласно директивы 152 параграфа 2, закрепить за лагерем до конца войны». Я закреплен, не имею права передвижения, а «свобода» выражается в том, что «живи, где сможешь, питайся, как сумеешь». С квартирой мне случайно повезло: я живу в кабинке 1,5 х 2 метра, но с телефоном – я механик связи, и нужно, чтобы меня можно было вызвать в любой момент. А с питанием у меня совсем плохо. Я и в прежней фазе питался кое-как, а эти два месяца уже совсем на пределе.

На следующий день, в воскресенье, я поднимаюсь в шесть часов, беру лыжи и выхожу. Позавтракать у меня нечего, я и вчера уже не ужинал. У меня нет ни куска хлеба, ни картофелины, абсолютно ничего съестного! Тараканов у меня нет. Им у меня нечего делать.

Крылов в университете

До Шошки – 16 километров. Я не иду, а плетусь целых три часа. Я голоден. И я надеюсь только, что в Шошке я смогу как-нибудь позавтракать. И там меня ждут три ведра картошки. Я несу с собой почти новые ватные штаны, единственный мой оборотный капитал. И обмен уже договорен с одним жителем Шошки. Я прикидываю, на сколько я могу растянуть эти три ведра.

И вдруг моя обменная операция терпит неожиданный крах. Жена накладывает «вето» на договоренность мужа: «Нет картошки. Всю променяли. Самим есть нечего». И я, обойдя всю деревню, с величайшим трудом смог выменять два ведра вместо трех, на которые так надеялся. И моя надежда на завтрак терпит полный крах. Во всей деревне я не смог выпросить куска хлеба и даже не смог упросить сварить моей картошки.

И дело не в том, что жители плохо живут. Но этим двум-трем голодным деревням голодные заключенные уже осточертели. Некоторые заключенные обменивают, некоторые попрошайничают, а некоторые воруют.

Делать нечего. Я привязываю картошку к лыжам, как на санки, бечевку для импровизированной лямки я принес с собой и ровно в двенадцать часов выхожу из деревни с моим грузом. Я голоден. Последний раз я съел две картофелины в мундире, и это было сутки назад. Но сделать я ничего не могу.

Я отошел не более километра – началась метель. Я иду просекой. Дороги и в хорошую погоду почти нет, а сейчас я иду по колено в снегу. Я едва- едва различаю стену леса на краях просеки: они немного темнее, чем середина. Мороз невелик – 20 градусов, но я выбился из сил. И замерзнуть можно легко. Я пытаюсь есть сырую картошку, но у меня нет даже ножа. Мне приходится кожуру обгрызать. Сесть отдохнуть я боюсь: задремлю и замерзну. Я часто останавливаюсь отдыхать. Пройду метров триста и останавливаюсь, выбившись из сил. Часов у меня, разумеется, нет, но помощь от них невелика, в этой снежной мгле теряется и ощущение расстояния, и ощущение самого движения. Я останавливаюсь все чаше и чаше. Уже прохожу, точнее, проплетаюсь не сотни метров, а только десятки. На мое счастье, со мной лыжные с хорошими крепкими петлями палки. Они мне помогают и при ходьбе. Но при остановке они просто спасают. Я останавливаюсь, опираюсь на палки и отдыхаю. Задремываю, начинаю падать и просыпаюсь. И снова иду. Последние километры я уже делаю по пятьдесят шагов и останавливаюсь. Затем по сорок, затем по тридцать и… уже после пяти шагов выбиваюсь из сил. Почему я не бросил картошку дорогой? У меня даже не возникало этой мысли: без картошки меня ожидала только верная, голодная смерть.

Перед деревней было особенно страшно. Просека кончилась. Дороги абсолютно не видно, ориентация полностью потеряна. Я иду наугад, руководясь каким-то чутьем. Один неверный шаг, и я скачусь в овраг или даже просто в канаву и уже не выберусь. Наконец, впереди возникает какая-то темнота, не имеющая никакой формы. По-видимому, это деревня. Из последних сил, уже делая по два шага, я доползаю до нее. Поравнялся с первой избой, и тут моя воля выключилась: я присел на картошку. Очнулся я оттого, что мужик, вышедший из избы, пинал меня ногами: «Вставай и уходи! Иди! Иди!» Он боялся меня, что я его ограблю. Боялся, что я умру у него, а ему придется отвечать. В избу он меня не пустил, но спасибо ему за то, что разбудил. Я успел уже настолько замерзнуть, что через двадцать минут я уже не поднялся бы. Я должен идти! После деревни мне осталось только перейти реку Вымь, но моя воля и мои силы упали до нуля. А река широкая. И я боюсь, что у меня не хватит сил перейти реку, самое страшное взобраться с грузом на высокий крутой берег.

И в такое время не у кого просить помощи. А завтра с шести часов я должен быть на дежурстве. А время жестокое: за десятиминутное опоздание отдают под суд. Это означает снова возврат в ту же форму рабства, в которой я находился пять лет.