Знание- сила, 2003 № 07 (913)

Меня выгнали из школы в десятом классе. Я сатанел от лжи. Физик, добрейший, в сущности, человек, не понимал, о чем я. Его бесило все, что я говорил. Вызвал меня в физкабинет, практиканток посадил, меня поставил перед собой и стал спрашивать, почему мне не нравится то, что он делает. Я ему сказал: «Раз, два, три, четыре. Вот это не нравится». Тогда он рассвирепел и заорал: «Откуда вам учителей выписывать прикажете?» Практикантки слушают внимательно, записывают. А я возьми и ляпни: «Из Америки». Просто так. Потому что на другой стороне Земли. «Ах, из Америки? Ну, ладно...» И меня выгнали из школы. Враз. Пришили политику. Директриса сказала: «Забирай вещи и домой, чтоб духу твоего здесь не было».

А это была осень 1959 года. В Москве уже с «оттепелью» прощались, а до Измаила только-только докатилось, что о Сталине на XX съезде говорили. Как до жирафа подлинной шее. Я домой пришел, мать пол мыла. Я говорю: «Меня из школы выгнали». Мать тряпку уронила и заплакала. Отец надел китель военно-морской с погонами подполковника, темно-синий и пошел в гороно. Говорит: «Сына выгнали из школы, за что? Он же не хулиган — отличник». Тогда директрису вызвали к городскому начальству. Она вела историю, коронной ее фразой было: «Наши в том бою одержали поражение». Сама придумала. Наши всегда победы одерживают. И поражение, если уж случилось, не могут потерпеть, только одержать. Ей говорят: «Не валяйте дурака. Вы же знаете, что в Москве XX съезд прошел, все уже по-другому. Давайте-ка этого мальчика двигайте вперед, нам такие люди нужны».

И меня сделали секретарем комитета комсомола школы.

Когда меня приняли в МИФИ, на первом же собрании учебной группы представитель комитета комсомола института сказал, что меня рекомендуют избрать комсоргом группы. А я сказал, что уже не могу. Записался в джаз-оркестр. Все, есть общественная работа. И больше никогда ни ногой не ходил ни в какие комсомолы, ни, само собой, в партию.

А когда стал учиться, понял, что думать про мир люблю, а то, что рассказывают преподаватели, полюбить не могу. Миллион вопросов внутри, а их и задавать вроде неприлично — все глупые. В институте науку впихивают, откуда что в науке взялось — непонятно.

Г.С. Батыгин: — У тебя были специализация в МИФИ?

С.В. Чесноков: — И да, и нет. И это было именно то, к чему я стремился. У меня был эталон: что делаешь, надо любить. Что это значит, я знал из-за гитары. Ты живешь там — вот и все.

А любви к науке не было, к той, что меня окружала. Решил, пока не знаю, чего хочу, надо делать самое трудное. Чтобы было с чем прийти к тому, что полюблю. Поэтому пошел в теоретики.

Кругом меня все говорили: «Ты способен? А может, нет?» Это неправильный разговор. Не в способностях дело, а в любви. Если что-то любишь, а кто-то считает, что ты не способен, наплевать: что-то из этого выйдет обязательно. А если любви нет, ничего не получится.

Я делал все, в чем был хоть проблеск надежды приблизиться к себе. Специализируясь по теоретической физике, был активнейшим участником и одним из организаторов московского клуба песни. Год слушал лекции по общей физиологии профессора Шидловского в Первом Медицинском институте. Там же прослушал курс психиатрии у профессора Банщикова.

Г.С. Батыгин: — Зачем?

С.В. Чесноков: — Было интересно. Хотелось приблизиться к человеческим вешам. Эта линия продолжилась поступлением на работу в Институт социологии. Но это после аспирантуры, в 1969-м. А тогда — поиски соответствия и ощущение жуткого кризиса. Получалось, все не мое. Культура физиков, математиков — не моя. От этих «физиков-лириков» с «ветками сирени в космосе», «поверяющих алгеброй гармонию», меня с души воротило. В той среде разговор от себя воспринимался как неуместный. Для меня живого там места не было. Я был чужим и не понимал, отчего так происходит. То ли я такой урод, то ли жизнь «от научной печки» криво устроена. Скорее, и то, и то. Надо было разбираться, чтобы не врать себе самому.

Я окончил МИФИ в 1965 году, в декабре. Предложили пойти в аспирантуру, втеоротдел Вениамина Григорьевича Левича, был такой ученик Ландау. Институт электрохимии, неподалеку от Донского монастыря, организовал академик

Александр Наумович Фрумкин, который еще в 1919 году решил проблему Вольта. Там я проучился с марта 1966-го по март 1969-го.

Г.С. Батыгин: — И защитился там же?

С.В. Чесноков: — Да, 12 июня 1969 года, но работал уже в Институте социологии у Бориса Андреевича Грушина.