Знание-сила, 2004 № 04 (922)

На этой фразе протокол заканчивается. Или обрывается. До нас дошли лишь две реплики, воспроизведенные позже участниками событий.

Чтобы понять их, нужно вспомнить, что 7 июля (после левоэсеровского мятежа во главе с Марией Спиридоновой) Дзержинский ушел с поста председателя ВЧК не потому, что считал себя ответственным «за проникновение в аппарат Комиссии левых эсеров», как писали в советских учебниках, а потому, что являлся одним из главных свидетелей по делу об убийстве германского посла Мирбаха. Уже тогда, в июле, резко сошлись две позиции в руководстве большевиков:

«Мы должны руководствоваться только законом» — сказал, обосновывая свою отставку, Дзержинский.

«Здесь вопрос политический, и мы должны придерживаться политической целесообразности» — возражал ему Свердлов, протестуя на заседании Совнаркома против «самоустранения Феликса» (протокол заседания В ЦИК от 7 июля 1918 года).

На том заседании присутствовал Ленин, и отставка Дзержинского была принята. На этом, 2 сентября, Ленина не было. На протест Петерса против расстрела главной подозреваемой Свердлов ответил той же «политической целесообразностью» в связи с решением руководства «начать осуществлять на всей территории Советской республики Красный террор против врагов рабоче-крестьянской власти».

«Нам объявили войну, мы ответим войною. И чем жестче и однозначнее будет ее начало, тем ближе станет конец» — слова Свердлова на заседании (вычеркнутого из истории) Президиума В ЦИК от 2 сентября 1918 года.

«С дела Каплан мы имеем шанс раз и навсегда отказаться от подмены закона какой бы то ни было целесообразностью» — слова Петерса от того же 2 сентября.

В этом ключе, по-видимому, и проходило заседание. А вечером на Лубянку приехал комендант Кремля Мальков с постановлением перевести Каплан из ВЧК в Кремль.

В своих воспоминаниях Мальков умалчивает, что приезжал на Лубянку в тот вечер несколько раз.

Фрагмент обложки книги

«Дело Фани Каплан или кто стрелял в Ленина».

Серия: Секреты специальных служб

«У меня была такая минута, когда я до смешного не знал, что мне делать, — рассказывал позже Петерс Луизе Брайант, — самому застрелить эту женщину, которую я ненавидел не меньше, чем мои товарищи, или отстреливаться от моих товарищей, если они станут забирать ее силой, или... застрелиться самому».

2-го ночью Каплан находилась все еще в здании ВЧК.

3-го утром Ленин попросил доложить ему дела. 3-го же из Петрограда в Москву выехал Дзержинский, который, без сомнения, поддержит Петерса. («Два сапога — пара» — так однажды выразился о председателе ВЧК и его заместителе Троцкий). С осуществлением решения Президиума ВЦИК Свердлов решил поторопиться.

Еще один факт: в то утро на Лубянку снова приезжал Луначарский.

...Анатолий Васильевич Луначарский был поистине уникальной и глубоко трагической фигурой в стане большевиков. Русский интеллигент, сердцем принявший идею движения к справедливости и равенству, он усилием воли и насилием логики подчинил себя законам смертельной борьбы.

«...Анатолий Васильевич дал мне урок русского языка, еще раз деликатно напомнив, до какой степени для моих товарищей я все еще «англичанин». «В каждом из нас, — сказал он, — сидят двое: преступник — переступник и праведник — право — дни к, судия».... В то утро я отдал-таки своего судью на расстрел Малькову». (Петерс. Из воспоминаний Луизы Брайант).

Фени Каплан. 1918 гад

Каплан расстреляли в Кремле 3 сентября. Точное время и исполнители не установлены. Если верить подцензурным воспоминаниям коменданта Кремля Малькова, это сделал он сам в три часа дня, одним выстрелом, после того как она повернулась к нему спиной по команде «К машине!», что выглядит вполне правдоподобно. Сколько было при этом свидетелей, куда дели тело и проч., по сути, так и осталось неизвестным, хотя и «свидетели» и «очевидцы» со временем, конечно, нашлись, и беллетристики на эту тему к настоящему моменту предостаточно.

Следствие же по делу Каплан продолжалось — в 18-м году, в 22-м, в 60-х, в 90-х. Продолжается до сих пор.

И в этой связи стоит привести еще один документ. Обе истории, с ним связанные, очень личные, однако и их, я думаю, можно рассказать, но не потому, что всех ее участников уже нет в живых. Эти люди жили в такое время, что их личные истории очень часто сами просятся в большую Историю, поскольку проливают свет в те ее уголки и закоулки, о которых молчат стенограммы и протоколы.