Нет и нет! — подчеркивает Николай Петраков. — Пушкина нельзя представить покорным обстоятельствам "барашком", он не был таковым. Человек-протуберанец. К тому же спортсмен. Залезал в кадушку с ледяной водой. Фехтовал. Стрелял. Хорошо ездил верхом. Размазней никак не назовешь.
У поэта оставался один выход — контригра, громкий скандал.
Итак, главный противник — император. А как же выскочка Дантес?.. Пушкин хорошо знал цену этому пижону со стеклянными глазами, эмигранту, приехавшему искать заработок на чужбине. "Какая ты дура, мой ангел! - усмехался Александр Сергеевич, обращаясь к жене. — Конечно.., я не стану ревновать, если ты три раза сряду провал ьсируешь с кавалергардом".
Исследователь обращает внимание на любопытные оговорки в обращении поэта к Геккерну-старшему: "Поведение вашего сына было мне давно известно... Я довольствовался ролью наблюдателя с тем, чтобы вмешаться, когда почту нужным. Случай... пришелся весьма кстати, чтобы мне разделаться: я получил анонимные письма". А ведь если верить иным литераторам, то именно анонимка "открыла" глаза поэту. "Весьма кстати..." Автор явно проговаривается.
Подтверждением того, что А.С. Пушкин начал тонкую, на лезвии бритвы контригру, по мнению Петракова, служит и не отправленное письмо Бенкендорфу от 21 ноября 1836 года. Ученый находит едва ли не в каждой строчке посыл монарху. После двухнедельных "розысков" Пушкин не сомневается, что "все под контролем". Откуда у него уверенность, что диплом получили "семь- восемь человек", а не десять — двадцать? А если кто-то получил не "под двойным конвертом"? А каков намек Николаю Павловичу: "большинство лиц, получивших письма... их ко мне не переслали". Утечка информации не исключается!..
Немаловажный факт. Точная копия этого письма шефу жандармов быстро разошлась по России, хотя подлинник документа был обнаружен лишь через четверть века. Ученый спрашивает: не передал ли поэт копию своего письма кому-то из доверенных лиц?
Анонимный пасквиль — оружие в контригре? А почему бы и нет! Во времена Пушкина мистификация была естественным состоянием, потребностью светского общества. Без розыгрышей — порой шутливых, порой жестоких — было просто нельзя. Тогда не знали ни радио, ни телевидения, ни кино. Стиль жизни — театр!
Тема мистификации не раз звучит в пушкинских работах. Поэт восторгался П. Мериме, создателем талантливой подделки "Песни западных славян". Незадолго до дуэли, в январе 1837 года, сам пишет миниатюру на тему мнимого вызова на дуэль Вольтера несуществующим потомком Жанны д’Арк.
Вряд ли поэт не знал (в отличие от нынешних пушкинистов!) о проделке молодого гусара Михаила Лермонтова зимой 1835 года. Во время службы в лейб-гвардии гусарском полку, расквартированном в Царском Селе, тот написал анонимное письмо родственникам влюбленной в него Сушковой. В анонимке посоветовал отказать от дома негоднику Лермонтову, который лишь морочит голову наивной девице. Таким своеобразным способом Лермонтов решил привлечь внимание светского общества к своей персоне. Ему это удалось: скандал получился что надо.
Так что для пушкинской мистификации была взрыхлена почва.
Вспомним отзыв фрейлины высочайшего двора А. Тютчевой о высшем свете: "За всей этой помпезной обрядностью скрывается величайшая пустота, глубокая скука, полнейшее отсутствие серьезных интересов и умственной жизни..."
Нетрудно представить, каково было Пушкину. В Зимнем дворце растет волна сплетен. Геккерн-младший демонстративно волочится за Натальей Николаевной. Раздраженный поэт узнает от жены о ее свидании в доме Идалии Полетики. Впрочем, по версии Н. Петракова, Натали встречалась не с Дантесом, а с самим монархом. Ведь на тротуаре у дома Полетики "дежурил" П. Ланской. Трудно поверить, что кавалергардский ротмистр П. Ланской (впоследствии сделавший вдруг блестящую карьеру) согласился выступить в качестве "топтуна у подъезда", блюдя интересы своего подчиненного, вертопраха Дантеса. Иное дело, если бы это было поручение свыше.
А. С. Пушкин идет ва-банк, начинает "рубить лес". События, предшествовавшие роковой дуэли, достаточно подробно описаны. В короткой статье вряд ли стоит их повторять. Согласно автору гипотезы, поэт использует "диплом" в качестве инструмента, который позволил ему вести себя так, как он посчитал нужным. Вплоть до объяснения с царем.