Знание-сила, 2004 № 11 (929)

— Вы хотите сказать — образованное общество, то есть в те времена подавляющее меньшинство народа. А простые, не слишком образованные люди никогда их не поддерживали... Между прочим, исламских фундаменталистов их общество тоже поддерживает, причем как раз не столько образованное, сколько весь народ во главе с муллами, идеологами, политиками. Я видела по телевизору ликующих женщин, ликующие толпы, поднимающие вверх две пальце в знак победы. Победы над кем ? Над мирными служащими, не подозревающими о смерти через минуту? Над людьми, которые никогда ничего плохого им не сделали? Вот чем все это закончилось, а начиналось. по вашим словам, так красиво...

— Не по моим словам, а по словам Тургенева. Поймите, было особое состояние общества, и мусульманское общество тоже находится сегодня в особом состоянии. Как минимум вы исходите из того, что ценность человеческой жизни вообще — высшая ценность. Это альфа и омега всей вашей реакции, вашего отношения к терроризму. И моего тоже. Но следует понимать, что так было не всегда и сегодня так далеко не везде. Мы — представители современной западной христианской культуры; даже в христианском мире совсем недавно эта ценность не была неоспоримо высшей. Я никого не осуждаю, никого не оправдываю, я пытаюсь понять. Все-таки я историк, а не проповедник.

Я думаю, приходу каждого конкретного человека к террористам, как правило, предшествовала и какая-то личная психологическая драма. Сейчас я занимаюсь старшим братом Ленина, народником-террористом Александром Ульяновым, он, кстати, воплощает именно классический тип народника-террориста. Для него такой драмой стала, по-моему; смерть отца — он очень любил отца. Вообше он был немного странным человеком.

По отношению к родным он порой вел себя с необъяснимой жестокостью. Он, например, потребовал у матери свою золотую медаль, которой был награжден за прекрасную работу по зоологии на третьем курсе университета, чтобы продать ее и купить какие-то необходимые ингредиенты для бомбы. И объявил ей, что свою гимназическую награду он тоже продал по той же причине. Ну ладно, надо было — и продал; но зачем говорить об этом матери, которая, как он прекрасно знал, очень ценила его учебные успехи, гордилась этими медалями и скорее продала бы что-нибудь другое? Очевидно, он и говорил ей тем самым: все, что ты ценишь, теперь не имеет для меня никакого значения, и твои чувства по этому поводу тоже не имеют никакого значения...

А как он «подставил» свою старшую сестру Анну; когда в этом не было ровно никакой необходимости? Он передал через нее заговорщикам послание, хотя было много других способов. Зачем он впутал в дело сестру, даже не предупредив ее об этом?

Он всячески подчеркивал свою отчужденность от семьи, даже, возможно, подсознательно: все свои письма, даже прощальное письмо перед казнью, он подписывал не именем, что было бы естественно, тем более не каким-нибудь детским прозвищем, а полной фамилией: «А. Ульянов». Так не было принято даже в обыкновенных обстоятельствах в переписке с семьей...

Он совершенно не защищался на процессе, когда другие боролись за себя довольно яростно и изощренно, он же как будто сознательно шел на самоубийство. Я думаю, так оно и было. И я полагаю, у некоторых, по крайней мере за словами о долге перед народом, за чувством вины перед ним стояло, быть может, более глубинное психологическое чувство вины перед отцом или матерью: когда я был маленьким, я пожелал смерти отца и за это должен быть наказан... Впрочем, никто никогда не смог бы доказать, было ли это с человеком на самом деле.

— Вы думаете, каждый из них был со своими странностями ?

— Нет, они были очень разные. И функционально разные. Были специалисты-«технари», которые и вели себя как настоящие спецы и которые отлично знали, что ими организация рисковать не будет. Были теоретики, которые, перешагнув первый, так и не смогли перешагнуть второй порос..

— Какой второй?

— Готовность к убийству другого человека, может быть, даже совершенно невинного — мало ли как там сложится...

— Ну, психологически это понятно, второе прямо вытекало из первого: раз я все от себя отринул, раз сам я отказался от своей жизни и готов в любую минуту, если потребуется, принять смерть — значит, я могу распоряжаться и чужими жизнями...

— Все-таки психология устроена посложнее, чем логика. Так или иначе, многие не смогли этот второй порог переступить. Лавров так и писал об этом: лично я не могу убивать, не способен к этому, но в организации есть люди, которые смогут это сделать в случае необходимости...

— Он не осуждал террор, он просто сам себя освобождал от необходимости этим заниматься?

— Конечно, он и расценивал это как свою личную психологическую слабость. Но ведь и половина народников не переступили второго порога, образовав новую организацию «Черный передел», которая вообше отказалась от террора.