Знание-сила, 2005 № 07 (937)

В первые годы советской власти именами террористов назвали центральные улицы Москвы и Петербурга, но о влиянии политического террора на развитие революции говорили редко, скупо: реальные события не укладывались в одобренную схему. Революция начиналась раньше, чем отмечено в учебниках истории. Начиналась с оглушительного взрыва в июле 1904 года бомбы, брошенной боевиком-романтиком, эсером Егором Сазоновым, с расстояния в несколько шагов в окно кареты ненавистного министра Плеве.

С террористами вели борьбу полицейские

Многие, даже принципиальные противники террора, расценивали это событие как справедливое возмездие, как грозу, которая очистит затхлую атмосферу Надо признать, что значительная часть общества в начале XX века приняла террор. Савинков отмечал в воспоминаниях, что «авторитет нашей партии после убийства Плеве вырос необычайно, и пожертвования на дело Боевой организации стали исчисляться десятками тысяч рублей».

Трудно однозначно осудить или оправдать и террористов, и представителей власти, против которой они боролись. В исторической перспективе Вячеслав фон Плеве многим видится иначе, чем в начале века. «Деятельный администратор, прекрасно управлявшийся с рычагами государственной машины.., человек резкий, который часто отдавался во власть отрицательных эмоций», — сказано в современном учебнике истории. «Политика его сводилась к всеобщему усмирению», — уточняет автор, оставляя в стороне очевидное: государственная машина была неуклюжей телегой, которая увязла в грязи. А усмирение по Плеве, — это образец оскудения государственной идеи в России. До сих пор трудно без содрогания читать газетные сообщения о пасхальных днях 1903 года, когда плотная толпа во главе с пещерными антисемитами на два дня захватила город Кишинев, громила дома и убивала без разбора неугодных им «инородцев» при полном отсутствии полиции. Политический террор в начале XX века — не только деятельность подпольных боевых групп революционеров, но и многочисленные акты насилия, которые поощряла и поддерживала государственная власть на самом высоком уровне. Об этом прямо заявил Лев Толстой в обращении после кишиневского погрома.

История политического террора в России в начале XX века обладает неприятным свойством; политические деятели, прозорливые и дальновидные, внезапно показывают свойства низменные и дурные. Николаевский прямо называл знаменитого реформатора Столыпина «полицейским руководителем» провокатора Азефа наряду, конечно, с Герасимовым. Столыпин одобрил «систему» Герасимова — сознательно оберегать от арестов те группы революционеров, где гнездились полицейские агенты. Через Герасимова Столыпин задавал Азефу вопросы не только о нелегальной деятельности, но и о настроениях и планах революционных партий. Столыпин «выслушивал эти сообщения с живейшим вниманием».

Когда энергичный премьер-министр убедился, что «сбоев в машине террора не будет» и боевая организация эсеров во главе с Азефом ему не угрожает (взрыв на его даче в Петербурге организовала отделившаяся группа эсеров-максималистов), наступило время для новых замыслов. К тому времени Азеф решил перебраться за границу, где находилось руководство партии эсеров. Азефа вполне устраивала роль политического советника правительства. Изредка он сообщал об обстановке в России, в том числе, что боевики «завязали связи с царским конвоем».

Покушение на Николая II никогда не было особой целью боевых групп: технические трудности и сомнительный результат — особых эмоций личность царя в те дни не вызывала. Азеф по праву старшего товарища и члена ЦК партии рекомендовал заняться разведкой и связаться с сочувствующими революционному делу солдатами и казаками царского конвоя. Получалось, что ЦК партии предварительно решил вопрос о цареубийстве «в положительном смысле». Сведения были представлены Столыпину.

Столыпин проявил удивительный интерес к отрывистым донесениям Герасимова. Николаевский уверен, что Столыпин «обеими руками ухватился за мысль создать громкое дело о заговоре против царя». Его решительные планы непопулярных реформ не находили ни малейшей поддержки в государственной думе. Но только она могла утвердить нужные Столыпину изменения законов. Нужна была другая Дума. Можно указать на эсеров, которые имели 37 представителей в Думе и одновременно готовили террористическую атаку. Герасимов при помощи агентов и провокаторов собрал некие доказательства. С трибуны Думы Столыпин с большим ораторским искусством изложил полицейскую версию событий. Во время его выступления в Таврическом дворце бушевала буря. Оставалось нанести непокорной Думе последний удар.