Знание-сила, 2005 № 12 (942)

Стоит заметить, что заслуженная репутация Геллнера как резкого критика ортодоксии и "монизмов" академического мышления мешает иногда заметить его готовность прислушаться к новому и признать его, несмотря на догматизм изложения. Здесь примером может послужить его взаимосвязь с советскими этнографами и их, как эмпирическими, так и аналитическими достижениями, которые Геллнер практически открыл для западного мира (State and Society in Soviet Thought, 1988). Его абсолютная враждебность советской политической системе, а в особенности, лжи, заложенной в его самоопределении и пропаганде ("самой демократической и т.д."), шла вместе с осознанием советских достижений и едкими насмешками над ее западными эквивалентами — тотальном отрицании ими всех и вся в советской науке.

При всей ширине и многообразии интеллектуального вклада, мы можем определить общие начала и главный интерес работ Геллнера. Это был сравниттельный и критический анализ форм ментальности и их взаимовлияния с общественными процессами. Его работы дают также картину его понимания современности и его общественных идеалов, мерил взглядов Геллнера на современный мир. Этот его идеал — разумное общество, современное начало которому положили в XVIII — XIX веках процессы освобождения от предрассудков и традиций более ранних периодов. Это гражданское общество, основой которого является четкое отделение "общественного" и "экономического" от "государственного". Это мир, где принимаются и признаются сомнения, компромиссы и двусмысленности как обязательные элементы реальной жизни — их нельзя отмести, но с ними надо научиться жить (и ценить их как важную причину заложенного в нас поиска нового). Это некомфортабельный мир, где холодная смесь рационализма и индивидуализма приходит на место жару уверенности и фикциям коммунальных убеждений и предрассудков. При полном признании (и систематическом анализе) общественных ограничений в реальной жизни, это мощная защита автономности индивидуума в ней.

Книга "Разум и культура" стала блестящим выражением основного взгляда Геллнера на историю, место, ограничения и болезни разума в современном обществе. Этот блестящий очерк оптимистического пессимизма посвящен крупным ученым современности, сущности человеческой мысли и ее развития.

Эрнст Геллнер

О месте, ограничении и болезни разума

(выдержки из книги)

Разум — это, прежде всего, способность человека как вида живого существа постигать истину. Как таковая она в разных случаях противостоит: 1) традиции; 2) авторитету; 3) опыту; 4) эмоциям (чувствам, страстям); 5) методу подбора или проб и ошибок.

До сих пор само существование этой видовой способности или, иначе, общего критерия истины является важнейшей и не вызывающей сомнений предпосылкой любого анализа. Однако то, что такая способность (или критерий) должна быть единственной. ни в коей мере не является самоочевидным.

Представим противоположную ситуацию: допустим, всевозможные виды деятельности, которым предаются люди, включая лингвистику, на самом деле, настолько различны, что не имеют какой-либо общей цели или общего критерия. Конечно, в пределах каждой сферы деятельности вполне могут иметь место правильный и ошибочный образ действий, так же как и критерии успеха и неудачи. Но все это не поддается сведению в какую-либо систему на основе единого принципа, способа или пробного камня. Не существует метода, приводящего к успеху во всех сферах деятельности. Такой мир вполне можно представить. По крайней мере, один очень влиятельный философ (Л. Витгенштейн — прим, ред.) не просто осмыслил его, но заявил, что он соответствует стилю мышления, которым мы пользуемся в настоящее время. Дэвид Юм также рассматривал возможность такого мира, но отверг ее.

Эрнст Геллнер

Кантовское решение не оставляло надежды. Он утверждал, что в качестве природных объектов мы должны рассматривать себя как вещи среди других вещей, действующих механически и подчиняющихся соответствующим законам. Но в качестве исследователей и агентов морали нам следует осознавать себя стоящими вне природы. Фактически, здесь мы имеем кантовский вариант декартовского "космического изгнания". Однако для Канта это был уже не мысленный эксперимент, не когнитивное самоочищение — речь шла о перманентном состоянии и проблеме, стоящей перед каждым человеческим существом. Мы вынуждены предположить, что обладаем сверхземной идентичностью, ибо в противном случае были бы немыслимы ни знание, ни нравственность; но исходя из самой постановки проблемы, мы никогда не сможем встретиться с этими носителями нашей идентичности и познать их. (Мы наблюдаем плоды познания и моральных устремлений, но можем видеть только плоды, а не сами устремления и познание.) Лучшего решения я лично не знаю, и для меня оно приемлемо. Оно высвечивает самую важную особенность Разума: он сам себя разрушает, поскольку порождает мир, в котором для него нет места.