Знание-сила, 2005 № 06 (936)

А «главные герои» — московские политики и нувориши, затеявшие бойню теперь уже в Чечне, — «особенно Гесс и Лей, представляются в высшей степени привлекательными в человеческом измерении для читателя». И союзники по «антитеррористической коалиции» вовсе не грозят им новым Нюрнбергским трибуналом. Впрочем, союзников тоже никто не судил за Дрезден, Хиросиму и Нагасаки, за Югославию или Ирак.

Игорь Яковенко: «Но я активно протестую против («протестую против» — уже неплохо для «философа и культуролога» — Н.Б.) романа, написанного с позиции «своей правды» людоеда, особенно в обществе, где людоедство не изжито до конца».

Отчего же так активно протестовать? Можно ведь и допустить, что у читателя больше ума, чем предполагает Яковенко- Вдруг читатель головой не только водку пьет. Вдруг он подумает. если нацистское людоедство организовали не «демоны ада» и известно, чем оно кончилось для «соблазненной» Германии, то, может, стоит сделать какие-то выводы относительно отечественного?

Игорь Яковенко: «Ваша трилогия уже стала событием. Книги читают. Мое мнение, что они станут настольными для нацболов, скинхедов и многих таких ребят. Хорошо это или плохо? Вам решать».

Забавно. «Философ и культуролог» не знает о том, что «такие ребята» читать не умеют. Свои же листовки да порнуху, не более того. Они и Лимонова-то своего только по «Лимонке» знают.

Хорошее основание вчинить моральный иск Съяновой.

Дискутировать с Яковенко, на самом деле, затруднительно. Усмотреть структуру или логику в его пассажах едва ли возможно.

Ко всему еще г. Яковенко решил, что больше знает о смерти и любви, чем Съянова. И вполне в духе советских и «новых российских» культуртрегеров притягивает к своим спекуляциям покойного С.С. Аверинцева.

Аверинцев в помянутой притче (во всяком случае, в пересказе Яковенко) специально про художника ничего не говорит. Он говорит про искушение любого человека, независимо от профессии. Аверинцев учил любви, но никак не глупости.

Со своей стороны, я готов подписаться под той оценкой, которую дал книгам Съяновой Григорий Зеленко: «Думаю, что это очень важное культурное явление, потому что нам не хватает культурной, исторической литературы, воплощенной, в частности, в людях». И пожелать автору новых книг.

Правда, А. Пушкин, в отличие от И. Яковенко, довольно скептически оценивал «воспитательное» значение текста:

Свободы сеятель пустынный,

Я вышел рано, до звезды.

Рукою чистой и безвинной

В порабощенные бразды

Бросал живительное семя —

Но потерял я только время,

Благие мысли и труды.

Паситесь, мирные народы!

Вас не разбудит чести клич.

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

Николай Белов переводчик журналист

ЗАМЕТКИ ОБОЗРЕВАТЕЛЯ

Александр Волков

Приди, день радости!

И «плохой» високосный год — вот странное суеверие! — минул, а на душе все не распогодится. Ходишь призраком собственной тени, смотришь вокруг и не чувствуешь ничего — будто не кровь в тебе, а вода; не кожа и кости, а лед, покрытый броней. Ходишь и даже не можешь выдавить на лице подобие улыбки. На ледяном до бесчувствия лице. На лице, разучившемся радоваться. На лице, где холод, сплин, хандра. Все это было, было, и диагноз был по-лермонтовски точный: «Я давно уж живу не сердцем, а головою». Но души современников все так же напоминают затертые копии классиков.

Поразительно распространен этот «печоринский синдром»! Так, исследования. проведенные недавно в Финляндии, показали, что бесчувственностью страдают до 10 процентов женщин и 17 процентов мужчин.

Люди не рождаются равнодушными; они лишь отвыкают со временем что-либо чувствовать. «Из жизненной бури я вынес только несколько идей — и ни одного чувства». И впрямь, есть у человека предел, за которым страдание становится невыносимым. Подобный след, например, оставляет война — великий и жуткий камертон человеческих чувств: она по-иному настраивает души людей. Бесчувственность, как броня, помогает выстоять в несчастьях, но иногда броня срастается с телом.