Знание-сила, 2006 № 01 (943)

В эти же годы в журнале работала легендарная биофаковская "наша Лялька" — Лилиана Сергеевна Розанова. Она была душой биофака пятидесятых — начала шестидесятых, была, как тогда говорили, "зубром культурных дел". Любовь к ней была всеобщей, а авторитет — непререкаем. Защитив кандидатскую, она, дочь замечательного детского писателя Сергея Розанова (Приключения Травки), ушла в журналистику, а именно в "Знание — сила". Л это к тому вспоминаю, что в редакции тогда собрались интереснейшие люди — "шестидесятники" в самом высоком, лучшем смысле этого слова. Леля — журналистка и писательница — была одной из них. А я был горд и счастлив тем, что могу запросто приходить в редакцию, чувствовать себя приобщенным к особой, острой атмосфере "свободной — как мы бы сейчас сказали — журналистики". Эту "свободную журналистику" несла на своих плечах главный редактор Нина Сергеевна Филиппова. Одним из ее героических дел стала моя статья 1968, кажется, года — "Невидимый колледж в разгаре спора". Уж я не помню точно, кто именно — Леля Розанова или Марк Хромченко, который работал тогда в журнале "Здоровье", но дружил со "Знание — сила" — велели мне написать статью про новых, 1967-го года нобелевских лауреатах. Лауреаты эти — их было трое — получили премию за выдающийся вклад в физиологию зрения. А именно зрением я начал заниматься в аспирантуре, так и продолжаю заниматься до сих пор. Поэтому кому, как не мне, пристало писать про них и про то, что они сделали. И я такого понаписал в то совсем непростое время, что бедную Нину Сергеевну, которая это все напечатала, вызывали "на ковер" в Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС.

Но она выстояла, и, как мне потом передавали, ничуть не жалела, что статью мою напечатала. Крамола же состояла в том, что и эти лауреаты, два американца и швед, и множество других ученых, кого я в жизни никогда в глаза не видел, но кто работает над проблемой, над которой и я тут бьюсь в Москве, мне ближе и понятнее, чем сосед дядя Вася на нашей лестничной площадке. Эти ученые, как я пытался объяснить, и составляют "невидимый колледж", то есть неформальное сообщество людей, занимающихся одним и тем же делом, а потому думающих друг о друге, внимательнейшим образом читающих статьи друг друга, спорящих и часто весьма ревностно относящихся друг к другу. В результате получалась антипатриотичная статья: как это советскому человеку иностранцы ближе, чем другой советский человек.

Никаких неприятностей у меня из-за этой статьи не было, но героической Нине Сергеевне досталось. Зато "Знание — сила" — это была сила (!!!), которую рождала атмосфера шестидесятых вообще и неординарная редакция во главе с главным редактором, в частности.

М.А. Островский, академик РАН

Примите искренние поздравления от вашего ровесника. Тридцать лет я регулярно выписывал ваш журнал, читал его от корки до корки и аккуратно переплетал. Тридцать ежегодников и сейчас стоят в моем книжном шкафу, и я время от времени с удовольствием просматриваю их.

Удач вам, дорогие ровесники.

Ваш Борис Васильев, писатель

ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ

Галина Бельская

Наша маленькая странность

Э. Гороховский

Летучка подходила к концу, когда Нина Сергеевна сказала: "А теперь — приятное. До нас дошло письмо из Франции, из Парижа (все: "О-о-о!"). Через Общество, конечно (Всесоюзное общество "Знание"). Пишет издатель, я вам прочитаю".

И вот Нина читает письмо, из которого ясно, что издатель этот когда- то где-то наткнулся на наш журнал, как-то его прочел и восхитился. Задумался, загорелся и стал по мере сил следить за ним — читать, переводить (а это семидесятые годы!) и, наконец, решился написать. И вот пишет, что, по его мнению (а он в этом деле дока, сам издает тридцать журналов), "Знание — сила" — один из лучших из всех известных ему такого рода журналов. Поэтому он просит поблагодарить всех, кто его делает, за их замечательную работу и особенно художников, которые — выше всех похвал. А в конце письма решается обратиться к главному редактору, мсье Филиппов, то есть к нашей Нине Сергеевне Филипповой (он и помыслить, как видно, не мог, что главный — женщина), с просьбой присылать ему на стадии гранок наш журнал, а он с благодарностью будет каждый месяц посылать нам изданные им свои тридцать штук журналов.

— Ну это, конечно, нереально, как вы понимаете, — сказала Нина, — так что об этом забудем, а вообще — приятно.

Вот и все. И мы разошлись. Пасмурный зимний день сразу посветлел, и все мы посветлели, потому что сами-то мы, естественно, знали, что наш журнал — самый-самый, но когда об этом знает еще кто-то, а тем более во Франции, — это совсем другое дело, то есть наполняет радостью и уверенностью. Весь день улыбались, вспоминая изысканные обороты его речи, которые даже перевод не мог исказить. Ну, а к вечеру забыли о письме и о французе, потому что в подвале нашем в очередной раз прорвало канализацию и стало не до Франции с ее Шанелью и Диором.