Знание-сила, 2006 № 04 (946)

Риторика и фразеология Родины в русской культуре складывалась в диалоге противоборствующих идеологических дискурсов. Это, с одной стороны, апелляция к патриотическим ценностям — характерная черта российской государственности, часть риторики политической благонадежности. Но интересами Родины, любовью к Отчизне и долгом перед Отечеством не в меньшей степени вдохновляются и критики власти. Фразеология Родины в русской культуре вся сосредоточена в области власти: она составляет часть языка политического подавления, однако и важную долю языка сопротивления.

Во всей этой лексике много заимствований из патриотической риторики наполеоновской Франции и еще больше — из языкового поля немецкого национального романтизма. Но это не делает русский патриотизм более понятным для члена современной европейской культуры, не способствует прозрачности политического языка, когда Россия выступает от лица своего коллективного патриотического "мы" на международной арене.

Своим "подвешенным" состоянием между властью и сопротивлением русский дискурс о Родине отличается и от родственных культур, например, польской. Русская Родина несет в себе претензии власти на авторитарное идеологическое доминирование. Польская ojczyzna — продукт поэтического, национально-романтического и религиозного сопротивления, средоточие антиколониальных идеологий, направленных и против русского, и против западного империализма. Официально-государственные славословия, которые насаждались русской и советской империалистической бюрократией, в польском смысловом поле ojczyzn’bi практически не закрепились. Чрезвычайно сильно значение "частной" ("малой") родины и, на противоположном конце спектра, религиозно-мистической "небесной отчизны", "небесного Иерусалима". Срединный диапазон спектра, который у нас соответствует фразеологии и риторике Родины как могучей авторитарной державности, в польской культуре практически отсутствует.

Эти разительные отличия тем более поучительны, что генетическая общность русского и польского языков, а также их принадлежность тому, что Н. Трубецкой назвал "языковым союзом", заставляют искать сходства. Более того, и в польской, и в русской фразеологии мы находим буквальное совпадение фразеологических оборотов, прослеживаем общие источники заимствования из французских и немецких образцов. И тем не менее ни генетика, ни долгое и тесное культурное взаимодействие не компенсируют эту несовместимость "эквивалентов перевода", не объясняет их взаимной непроницаемости. Все дело — в идеологической несовместимости русской и польской Родин.

Различие между Родиной, как фетише государственности, и Родиной, как идеальным состоянием локального, есть и в других культурах. В немецкой, например, имперская риторика Vaterland противостоит поэтизации локальных патриархальных отношений в риторике Heimat. Подобные отношения можно усмотреть между риторикой российского Отечества или великой социалистической Родины, с одной стороны, и риторикой малой родины, родной сторонки, с другой. Эти конструкции взаимно "подпитывают" друг друга. Идеология национального государства легко приватизируется, трансформируясь в ностальгию по отчему дому, а последняя легко обобществляется и принимает государственнические, изоляционистские, фундаменталистские смыслы.

А. Саврасов* Грача прилетели, 1871 г

Из "Истории Отечества"

Понятие Отечества формировалось с созданием современного государства, еще с допетровских времен, и при Петре сложилось в идеологию Империи. Собственно фразеология Родины/Отечества/Отчизны вырабатывалось в стиле национального романтизма в литературе XVIII — XIX веков, в общественной дискуссии славянофилов и западников. В ходе дискуссии идеологическая машина, прежде всего официальная цензура, отшлифовала эти практики говорения, а культурное творчество интеллигенции закрепило их как язык коллективного самоопределения. Крах Империи не привел, как это ни парадоксально, к провалу этой фразеологии и всего поля смыслов, связанных с Родиной/Отечеством/Отчизной.

Уже в конце двадцатых годов, то есть в период перехода от диктатуры пролетариата к сталинскому государству, когда на полном ходу еще работала риторическая машина интернациональной солидарности, а риторика национального самосознания, наоборот, политически преследовалась, идеологическая машина применила компромиссный ход, обозначив СССР оксюморонным словосочетанием "отечество мирового пролетариата".