Знание-сила, 2006 № 04 (946)

Воинская доблесть в исторической России, гибель за Отечество основывалась на вере в святость мученической христианской кончины и в радость вечной жизни в царствии небесном. В советском мифе все не так: убиенные воины и невинные жертвы советских времен, воплотившись в бронзу и бетон, угрюмо ждут от живых возвращения долга: живи за другого.

Героизм обеспечивал императив общественного служения: участнику мемориального ритуала под барабанный бой вменялось навечно чувство вины — умерший здесь умер не просто так, он умер за тебя и ты перед ним в долгу. Ты отдашь свой долг родине, за которую погибший отдал свою жизнь: декларируемая свобода смертного выбора одного героя становилась залогом морального принуждения всех.

А. Геннис и П. Вайль приводят такой пример стратегии советского школьного воспитания: "Например, школа задает вопрос: кто разбил окно? Школа хочет не найти виноватого, а перестроить детское сознание, переориентировать его на другую систему ценностей. Ученик ведет себя в соответствии с нравственным кодексом своего коллектива: естественно и нормально не выдавать друзей. Школа втолковывает ему, что такая нравственность — ненормальна. Ребенок оказывается перед альтернативой — предавать друзей или предавать родину, которая подарила ему счастливое детство. Ребенок должен помнить, что недонесение есть преступление, своего рода покушение на отцеубийство. За нелояльность к своей большой семье надо расплачиваться муками совести.

Так школа закладывает фундамент мироощущения, которое навсегда оставляет в человеке стыд перед любым актом протеста. "Ему — все, а он... Это как кусать руку, которая кормит".

За формой советских ритуалов, которая в 70-80-е годы для большинства оставалась "лишь формой", условием лояльности и/или техникой самозащиты от государственной репрессивной машины, стояло, тем не менее, определенное содержание, не подвергаемое сомнению.

Юрий Левада.

Особые люди

В советском новоязе трудно найти другой специфический термин, сравнимый по экспансивности с понятием "особый" (обособленный, отличный от других). Особый режим, особый порядок, особо важный, особо опасный, особо секретный, особые отделы, особые совещания (пресловутые "тройки"), особые папки — вплоть до особых магазинов и продуктов, сортов колбасы, пайков и так далее, Видимо, столь широкое использование меток "исключительности" свидетельствует о характере разобщенного, "разгороженного" языкового пространства. Социологически это пространство господства привилегий, льгот, разрешений, запретов, ограничений, репрессий. Именно в таком пространстве возникает жупел "вседозволенности" — кошмар сломанных перегородок.

Сами перегородки приобретают таинственно-сакрализованное значение. Попытки их объяснить выглядят столь же рискованными, как и попытки их преодолеть. Сама апелляция к "особому" считается объясняющей. Особая, исключительная судьба, история России, особый человек живет в России.

Проблема соотнесения "своего" человека с "иным", "чужим" в современном мире существует в России примерно три столетия — и обостряется каждый раз в моменты очередного "рывка" модернизации и в периоды разочарований в результатах такого рывка. На особого русского человека , казавшегося верным слугой монархии и православия, в свое время возлагали надежды отечественные консерваторы. Но на особого русского человека, способного ломать закономерности и сроки исторических перемен, уповали и все отечественные социалисты XIX и XX веков. Все русские "западники" от А. Герцена до В. Ленина использовали концепции "особого" человека и "особого" его пути к мировым универсалиям.

Перемены и события последних лет придали новую остроту извечной проблеме. Падение множества официальных и традиционных перегородок поставило нашего человека лицом к лицу с западным миром, сделало неизбежным постоянное практическое сопоставление, сравнение, влияние исторически разделенных миров, в том числе на человеческом, социально-антропологическом уровне. Это испытание часто оказывается шоковым. Вблизи стали очевидны масштабы реальных, уже не декларативных, различий не только в факторах экономического роста и значении социальных институтов, но и в сложившихся установках и притязаниях человека.

На всех уровнях — от массового до официального и не без солидных интеллигентских усилий с различных сторон и с новой энергией реанимируются лозунги вредоносности западного влияния, недопустимости чужого вмешательства во внутренние расправы и так далее. Как и прежде, попытки нового отгораживания от внешнего мира, нового изоляционизма служат средством самоутверждения (на "своем" уровне) и самооправдания ("не получилось").

В 1994 и в 2003 годы мы просили опрашиваемых согласиться или не согласиться (полностью согласен; скорее согласен, скорее не согласен, полностью не согласен) с несколькими высказываниями о нашей "особости":