Знание-сила, 2007 № 06 (960)

Горелик доказывает, что советская физика даже в лучшие времена была явно на вторых ролях по сравнению с американской. Возможно, это и так. Тем не менее, советская математика именно в это время мощно вышла на лидирующие позиции. Я думаю, что никто не сочтет националистической передержкой характеристику середины XX века как эпохи лидерства отечественной математики, а Колмогорова как ведущего математика той эпохи. Представление, что математика казалась Сталину поважнее, чем физика, я думаю, никто не будет серьезно защищать.

Мы привыкли высоко ценить отечественный стиль научной работы с его семинарами, горячими дискуссиями, звонками коллег в самое неподходящее время с новыми научными идеями. Это действительно выгодно отличает нашу науку от западной. Но вот Кожевников оборачивает эти же свойства другой стороной, и они выглядят как авторитаризм, вкусовщина и внутренняя цензура, которые препятствовали получению нескольких Нобелевских премий нашими учеными. Читать очень обидно, и Горелик указывает (в специальных работах) на несколько неточностей в этих рассуждениях. Все верно говорит, но на каждый вопрос можно посмотреть, насколько известно, как минимум, с двух сторон. Как говорил один мой аспирант: «Главные достоинства работы одновременно являются и ее центральными недостатками». Достаточно взглянуть на оглавление ведущего американского журнала Physical Review серий D или E и сравнить его с оглавлением нашего «Журнала экспериментальной и теоретической физики», чтобы понять, что американский издатель гораздо легче допускает публикацию разных завиральных идей. Главное, не пропустить возможную Нобелевскую работу, а чепуха отомрет сама собой.

Конечно, лучше, если автор статьи работает в Гарварде или Принстоне, а не в Москве. У нас опубликовать такую завиральную работу посложнее, в советские времена и вовсе было непросто, а в сталинские — так и просто опасно, даже если, скажем, Ландау прямо никому ничего не запрещал. У этой проблемы есть и другая сторона — очень узкий выбор журнала для публикации. Ну, не брали у зарубежных авторов прорывных работ по высокотемпературной сверхпроводимости статей в лучших журналах, так они опубликовались в журналах второго ряда, и ошибка редакции немедленно стала самоочевидной. С горечью приходится признать, что у нас до сих пор наука гораздо больше подвержена влиянию групповых интересов, чем на Западе. Там тоже, конечно, хватает групповщины, но уклониться от ее влияния полегче.

А вот еще один аспект проблемы — отражение общественных идей в научных концепциях (скажем, влияние коллективистских идей в обществе на развитие теории коллективных эффектов в физике) кажется просто находкой.

В самом деле, с одной стороны, естественные науки претендуют на объективное описание и объяснение окружающего нас мира, а с другой — делают это на языке, уже в той или иной мере выработанном и обкатанном в человеческом обществе. Что в научных представлениях действительно объективно, а что идет от языка (в самом широком смысле), на котором мы выражаем свои мысли — сразу не скажешь. Уже приходилось писать о том, что отцы церкви в некотором роде внесли весомый вклад в создание квантовой механики. Если бы они в своих дискуссиях, которые нам сейчас часто кажутся странными и ненужными, не разработали и не проговорили концепцию триединства, то физикам первой половины XX века было бы гораздо труднее сформулировать представление о квантовых микрочастицах, которые одновременно и волны, и частицы.

Без специальных исследований трудно сказать, какими еще разработками такого рода воспользовалась современная физика, а разработка каких концепций была отброшена из-за того, что ничего подобного в идейном багаже физиков не нашлось. Подобная тематика мне кажется особенно привлекательной потому, что в связи с бурными, революционными изменениями в физике XX века из нее ушли такие части, как методология, история и философия науки. Точнее, они редуцировались к отходам повседневной деятельности практикующих физиков — к небольшим методологическим заметкам («пиши ясно и на грамотном английском» и т.п.), мемуарам и простейшим соображениям общего характера (типа «избегай демагогии»). Соответственно между физиками и философами (не говоря уже о филологах — нет хуже упрека физику, чем обвинение в филологии!) давно неблестящие отношения, хотя многие физики в своей частной жизни балуются чтением гуманитарной литературы. Здесь явно видна почва для возобновления отношений, которое может пойти на пользу обеим сторонам.

Но мы отвлеклись от главного — как же быть с центральным парадоксом о необходимости свободы для развития науки? Попробуем поступить в соответствии с немногими имеющимися методологическими заветами физики и вывести проблему из плоскости идеологических споров так, чтобы на нее можно было посмотреть непредвзято и отстраненно. Для этого лучше обсуждать не феномен сталинской науки, а что-нибудь на нее похожее.